Роджер Желязны - Кладбище сердца

Где-то за гигантским столом в форме морского конька, уставленным разными напитками, раздался женский плач. Музыканты заиграли громче. Множество светящихся морских звезд ползало по влажному небу на своих гусеничных лучах. Одна, пробираясь прямо над ними, обрызгала их соленой водой.

— Поедем завтра, — сказал он.

— Да, завтра.

— Как насчет Испании? Сейчас сезон хереса. Будет Juegos Florales de la Vendimia Jeresananote 14. Может быть, в последний раз.

— Слишком шумно, — поморщилась она, — со всеми этими фейерверками.

— Зато весело!

— Весело, — выдохнула она кривящимся ртом. — Давай поедем в Швейцарию и притворимся, что мы старики или что умираем от романтического чувства.

— Некрофилка! — фыркнул он и поскользнулся на мокром, но устоял. — Тогда уж лучше тихий горный лох — ты сможешь наслаждаться туманом и миазмами, а я — молоком и натуральным медом.

— Нет, — сказала она дрожащим пьяным голосом, — поехали в Нью-Гемпшир.

— Тебе не нравится Шотландия?

— Я никогда не была в Нью-Гемпшире.

— А я был, и мне там не понравилось. Это вроде твоего описания Луны.

Какой-то трепет в воздухе, словно бабочка влетела в пламя свечи.

Неподвижная черная молния медленно расширялась в зеленом небе. Закапал теплый дождь.

Пока она снимала туфли, он потянулся налево за бокалом на дрейфующем подносе. Выпил и поставил на место.

— Вкус такой, словно вино разбавлено.

— Наверное, Круг стал экономить, — ответила она.

Вдали Мур заметил Юнгера со стаканом в руке, смотрящего в их сторону.

— Я вижу Юнгера!

— И я. Он качается.

— Как и мы, — засмеялся Мур.

Седая шевелюра толстого барда была всклокочена, левый глаз почти совсем закрылся. Он неразборчиво пробормотал что-то и рухнул, разливая вино. Никто не направился ему помочь.

— Видимо, он опять чересчур набрался.

— Увы, бедный Юнгер, — сказала она без выражения. — Когда-то я хорошо его знала.

Дождь продолжал падать, а танцоры кружились по залу, словно фигурки в любительском кукольном театре.

— Вот они! — крикнул человек в малиновом хлопающем плаще, не из членов Круга. — Спускаются!

Все, кто был еще вменяем, смотрели верх, и дождь лил им в глаза. В безоблачной зелени плыли три серебряных дирижабля.

— Они пришли за нами, — заметил Мур.

«Они сделали это!»

Музыка на мгновение замерла, словно маятник в высшей точке. И заиграла снова.

«Доброй ночи, леди, — выводил оркестр, — доброй ночи, леди…»

— Мы спасены!

— Поедем в Юту, — его глаза были влажными, — у них там нет моретрясений и цунами.

«Доброй ночи, леди…»

— Мы спасены!

Она стиснула его руку.

«Весело мы кружимся, — ликовали голоса, — кружимся, кружимся…»

— Кружимся, — сказала она.

— Весело, — подтвердил он.

«Над глубоким морем!»

Месяц Круга спустя после величайшего происшествия в истории Круга, едва не положившего ему конец (другими словами, в лето господне и президента Кэмберта 2019-е, через двенадцать лет после моретрясения), члены Круга Мур и Леота (урожденная Лахезисnote 15) стояли на ступенях Дома Спящих на Бермудских островах. Было почти утро.

— Я верю, что люблю тебя, — проговорил он.

— К счастью, для любви не требуется вера, — ответила она, прикуривая сигару от его огня, — потому что я не верю ни во что.

— Двадцать лет назад я встретил на балу прелестную женщину и танцевал с нею.

— Пять недель назад, — поправила она.

— Я спрашивал себя, захочет ли она когда-нибудь покинуть Круг, вновь стать человеком и возложить на себя бремя земных тягот.

— Я часто спрашивала себя о том же, — сказала она, — в минуты скуки. Она не захочет. По крайней мере, пока не станет старой и уродливой.

— Значит, никогда, — он грустно улыбнулся.

— Вы очень любезны. — Она направила струю дыма к тропическим звездам, коснувшись рукой холодной стены здания. — Однажды, когда люди перестанут на нее оглядываться кроме как для того, чтобы сравнить ее с какой-нибудь кудрявой девочкой из далекого будущего, — или когда изменятся стандарты красоты, — тогда она пересядет с экспресса на местный поезд и позволит остальному миру ее обогнать.

— И на какой бы станции она ни вышла, она всегда будет одна в чужом городе, — закончил Мур. — Кажется, что мир перестраивают ежедневно. Я встретил однокурсника на вчерашнем приеме — то есть прошлогоднем, — и он обращался со мной так, словно годится мне в отцы. Через каждое слово повторял «сынок» да «малыш» — и он вовсе не пытался шутить. Это соответствовало тому, что он видел перед собой. Он испортил мне аппетит.

— Ты понимаешь, куда мы движемся? — сказал он в спину Леоте, обернувшейся к спящему саду. — Прочь! Вот куда. Мы никогда не сможем вернуться! Мир уходит от нас, пока мы спим.

— Это придает чувствам свежесть, не правда ли? — не сразу ответила она.

— И возбуждает, и внушает благоговение. Я имею в виду отсутствие привязанностей. Все вокруг сгорает. Мы остаемся. Ни время, ни пространство не имеют над нами власти, пока мы сами того не пожелаем.

— А я не желаю быть привязанной, — объявила она.

— Ни к чему?

— Ни к чему.

— Представь, что это все одна большая шутка.

— Что именно?

— Мир. Представь, что все мужчины, женщины и дети погибли в прошлом году при нашествии существ с Альфа Центавра, все, кроме замороженных в Круге. Представь какую-нибудь суперэффективную вирусную атаку…

— В системе Центавра нет жизни. Я вчера об этом читала.

— Хорошо, откуда-нибудь еще. Представь, что все останки и все следы хаоса вымели, и тут один пришелец указывает плавником на это здание. — Мур дотронулся до стены. — И этот пришелец говорит: «Эй! Да тут мороженые аборигены! Спросите у социологов — подержать их на льду или можно выбрасывать, пусть гниют?» Подзывают социолога, чтобы осмотреть нас и наши ледяные гробы, и он решает: «А что, из этого может выйти неплохая шутка и статья на дюжину страниц для журнала. Давайте их разбудим, и пусть думают, что все идет как раньше до вторжения. Если верить данному расписанию, все их действия распланированы заранее, так что сделать это нетрудно. Заполним их балы симулякрами с записывающей аппаратурой и будем изучать поведенческие реакции. Будем помещать их каждый раз в другую обстановку, и они припишут это прогрессу. Переберем так все возможные ситуации. А когда закончим, в любой момент можно будет закоротить таймеры и оставить их в холодильниках навсегда, или выкинуть наружу, пусть гниют».

— Его предложение было принято, — закончил Мур, — и вот мы, последние живые люди на Земле, скачем перед машинами, которыми управляют негуманоидные существа, по неизвестным причинам решившие нас изучить.