Вадим Панов - Круг любителей покушать

Рудольф Каземирович поднялся со стула.

– Приготовь вежливую речь. Во время разговора ты держался достаточно самоуверенно, поэтому завтра я хочу выслушать заявление о преданности, составленное в изысканных выражениях. И постарайся быть искренним.

Дверь отворилась, на пороге стоял метрдотель.

– Ноэль, – негромко произнес господин Ра. – Проводите Рудольфа Каземировича. К сожалению, он не будет сегодня ужинать у нас.

Уют родного лимузина окончательно успокоил могущественного человека. Запах любимого табака и кожи обивки, неяркий свет, приятная музыка из динамиков – все это помогло расслабиться и выбросить из головы дерзкое поведение повара, позволило забыть, как побежал по спине холодок, когда господин Ра произнес свою угрозу. Но из бронированного чрева окруженного телохранителями авто слова повара казались жалким лепетом.

«Ничего ты мне не сделаешь, ублюдок, – усмехнулся Рудольф Каземирович. – Сила солому ломит! Будешь служить!»

Елакс еще не прорабатывал следующие шаги, но контуры будущего сообщества наметил и дорогу домой посвятил размышлениям над кандидатами, прикидывая, кого следует позвать в круг избранных. Его влияние, и без того весьма ощутимое, достигнет немыслимых высот.

«Бессмертие или гарантированное долголетие спаяют нас крепче крови. Элита будет счастлива заполучить подобную возможность…»

Оказавшись дома и узнав, что супруга уже почивает, Рудольф Каземирович отпустил слуг, а сам, прежде чем отправиться в спальню, поднялся в кабинет. Готовясь к встрече с поваром, Елакс знал, что даст тому время на размышление: требовать мгновенный ответ в столь деликатном деле трудно. И тогда же, несколько дней назад, Рудольф Каземирович положил в сейф три бутылки с питьевой водой и три банки консервов. Насчет консервов он не был уверен – продержаться двенадцать часов без еды не составляло труда. А вот вода пришлась кстати: после сигарилл захотелось пить, но Елакс не рискнул прикасаться к содержимому автомобильного бара.

Рудольф Каземирович открыл сейф, извлек пластиковую бутылку, тщательно оглядел крышку – запечатана, внимательнейшим образом изучил саму бутылку: нет ли где следов от шприца? И, убедившись, что все в порядке, открутил крышку и сделал большой глоток прямо из горлышка.

– Хорошо!

Он опустился в мягкое кресло, сделал еще один глоток и улыбнулся:

– Ну что ж, Холодов, согласись: до меня тебе не добраться. Я предусмотрел все.

И нахмурился, почувствовав легкое покалывание в почках.

«Барин умер!»

«Рудик копыта откинул!»

«Что теперь будет?!»

С самого утра, с того момента, как телохранитель нашел хозяина в кабинете, в особняке царила суета. Молодая супруга усопшего, как и положено, рыдала в спальне. Взятая за красоту и молодость, она совершенно не представляла, что следует делать при кончине благодетеля, но кое-какие шаги предприняла: с целью обновления траурного гардероба прибыл известный портной.

Но прежде в усадьбе появились две кареты «Скорой помощи»: местная и из Москвы, и микроавтобус, на котором подвезли нескольких медицинских светил. Чуть раньше примчался милицейский «жигуленок», но внутрь его не пустили, дабы не смущал приличных людей отвратным видом, отвели место у ворот, а при первой же возможности заменили на роскошный «Форд». Правоохранителей вообще набежало много: звезды, лампасы, каждый хочет лично удостовериться, что Рудик помер, каждый желает лично убедиться, что криминала нет, каждый обязан лично поговорить с экспертом и лично выразить соболезнования вдове. Истоптали ковер в большой гостиной, поцарапали штучный паркет. У эксперта сел голос, охрип, бедолага, каждому лампаснику объяснять, что помер великий и ужасный Рудик от острой почечной недостаточности, заурядный случай для хронического гломерулонефрита. И никаких препаратов, ускоряющих переход человека в мир иной, не обнаружено. Очередной генерал (или полковник) отправлялся восвояси, покачивая умной головой, а на его место сразу же заступал следующий. «Как? Почему? Из-за чего?» И ведь знали же, подлецы, что в теле видного демократа еще не раз покопаются лучшие патологоанатомы, что каждую клеточку в микроскоп рассмотрят, а все равно лезли. «Говори как на духу! Именно мне! Я лично буду докладывать…» Фамилии назывались самые могущественные.

Но больше всего, разумеется, было в особняке соратников покойного, солидных, сосредоточенных господ в дорогих костюмах. Шушукались, морщились, что-то друг другу доказывали. Но – тихо, только между собой. Если лампасник какой приближался или из прислуги – замолкали. Серьезные дела не для посторонних ушей. И с уважением поглядывали на плечистого здоровяка, прибывшего одним из последних.

– Совсем ведь молодой был?

– Молодой, да порченый, – буркнул я. – Не зря же о пересадке беспокоился.

Не нравилось мне, что среди дворни шуточки нехорошие пошли, а особенно раздражало, что некоторые открыто улыбались, словно не похороны предстоят, а праздник какой. Ну да, согласен, Рудика мало кто любил: родители его давно умерли, с детьми от первого брака он не общается, а больше вроде и некому горевать. Но радоваться-то зачем? Во всяком случае – открыто? Нехорошо это.

Впрочем, Борька, судя по всему, мою точку зрения разделял.

– Клавдия с девками хихикает. А чего хихикать? Куда мы теперь? Опять место искать?

Я вздохнул: тему приятель поднял правильную. Но неприятную, ибо, как сложится судьба после внезапной смерти Елакса, я не представлял. Текла себе устоявшаяся жизнь, сытая и безмятежная, и вдруг – опа! – ищи новое место. Опять пороги обивать.

– Думаешь, здесь остаться не получится?

– Помяни мое слово: молодая при первой же возможности умчится. Ей во Францию хочется, у них дом на Лазурном берегу. Вилла. В ней и поселится. А там обслуга другая. Французская. Не потащит же она нас.

– Не потащит. Борька закурил.

– Ты-то мужчина молодой, да и повар знатный, не зря тебя Рудик постоянно нахваливал. А нам с Клавдией куда?

Я потоптался около плиты, раздумывая, стоит ли заниматься обедом, решил не спешить и, одолжив у Борьки сигарету, присел рядом.

– При доме останемся. Не пропадем. Новые господа въедут. Мало их, что ли?

– Одна надежда.

Надежда-то надеждой, да слабая. Когда еще новые господа въедут? Завещание огласить надо? Надо. Опять же, неизвестно кому Рудик дом оставил. Может, молодой жене, а может, и первой. Он вроде неплохо к ней относился. А господа за домину удавятся, наверняка в суд пойдут, дело замутят… В общем, чуяло мое сердце, что закроют особняк на неопределенный срок. Мало, что ли, случаев? Полно!