Дмитрий Щербинин - Счастье
- Ты красива, когда по твоим щекам текут слезы... - прошептал Виталий. Так чувства твои более искрении... А теперь - перережь мне вены, перережь и себе - держи меня за руку. Мы умрем вместе, там за пределами... Ты только должна пообещать, что ты будешь петь, что будет Музыка...
- Что ты такое говоришь? Виталий?! Ты плохо себя чувствуешь?! Ты еще болен?!..
- Что же дальше?
- Что?..
- Что же дальше?! Вот ты сейчас сидишь, целуешь; ну а что будет дальше?! Здесь же пусто! Здесь так пусто!..
- Я не понимаю...
- Чувств искренних нет! Трясина!.. Понимаешь - гниль, болото ненавистное! Воротит от всего этого! Зачем этот свет, береза, мебель, техника - зачем я это вижу - мне это не о чем не говорит, это чуждо моему сердцу...
- Милый...
- Какой же, милый?! Я ошибся в тебе - надо же так - на одно мгновенье поверил, что ты - это Она. Ну ничего-ничего - не удалось, ведьма! Убирайся! Хочешь овладеть мною!.. Чтобы я забыл про Нее, чтобы стал частью вашей суеты ненавистной... Нет, нет, нет...
- Стихи...
- А-а-а!!! Стихи!!! Вот оно что - стихи! Да лучше бы я их и не писал вовсе! Узнала - книжечку увидела и полюбила...
- Но ведь в них вся душа твоя! То что ты мог бы сказать языком - сказал пером. Я тебя выслушала...
- И полюбила?!
- Да - полюбила! Люблю! Люблю тебя всей душою! Позволь мне остаться с тобою; позволь разделить твою боль и твою радость, позволь стать твоей помощницей, или, если захочешь, рабою...
- В-О-Н!!!
- Почему такая жестокость?
- В-О-О-Н!!!!
- Я же душу тебе открыла...
- В-О-О-О-Н!!!!!!
- Да, я уйду, я уйду...
По щекам девушки катились слезы, и каждый, кто взглянул бы на нее, сразу бы понял, что боль ее непритворна, что она испытывает муку адскую, что сейчас и смерть ей мила, лишь бы только избавиться от этого надрыва. Однако, Виталий не видел ее, так как от последнего вопля - вопля от которого смолкли разговоры на улице, от которого весь дом замер, стал прислушиваться, а кто-то даже начал звонить в милицию - от этого вопля он сорвал голосовые связки, и теперь перегнулся в кровати, и кашлял, кашлял, кашлял... Девушка все-таки еще нашла в себе силы, чтобы взять стакан с водою, подать ему, однако стакан он выбил, и змеею ядовитой, разъяренной зашипел:
- Убирайся прочь, ты... Убирайся!.. Влюбилась в мою известность!.. Книжку мне за автографом сует!.. Да знаешь где твое место?!.. Вот и иди туда!!!.. А мне... Мне Музыку!!! Я же в АДУ! В АДУ Я БЕЗ ЭТОЙ МУЗЫКИ!!!..
Девушка ничего больше не говорила, но при этих его словах так побледнела, что, казалось, ей отказало сердце, что сейчас вот она упадет замертво. Но нет - она еще была жива, она, пошатываясь, вылетела из комнаты, хлопнула дверью.
И тогда Виталий почувствовал, что - это опять Музыка, что это страдание, что он не сможет остаться без Нее, без этой девушки ни мгновенья - и он вскочил с кровати, и он, как был, в одном нижнем белье вылетел на лестницу, в вихре промчался через несколько пролетов, и там нагнал Ее, перехватил за руки, пал перед ней на колени - стал лепетать какой-то вздор; кажется, клялся в вечной любви, молил о прощении...
* * *
Она простила его, более того - в тот же день он узнал и ее имя. Вика. Красивое женское имя, впрочем - все женские имена красивые, и, кажется, что так называется какой-то цветок.
Свадьба случилась через месяц. Здесь можно привести ма-а-аленький отрывочек разговора состоявшегося незадолго перед свадьбой.
Виталий: ...Так зачем нам этот обмен кольцами, клятвы в вечной любви?..
Вика: Чтобы перед богом, перед вечностью закрепить союз нерушимый. Знаешь ведь, бывает так - что-нибудь светлое придумаешь, в голове оно промелькнет, а потом уж и не вспомнишь, а если бы записал - так бы и осталось навсегда.
Виталий: Понимаю, понимаю... Но разве же любовь на бумаге запишешь - она или есть, или нет ее.
Вика: Зато совесть всегда есть. Перед детьми совесть... Ну, а если совести нет - это уж и не человек вовсе. Всегда, как о свадьбе нашей вспомнишь и совесть в тебе проснется...
Виталий не хотел, чтобы на их свадьбе присутствовал хоть кто-то посторонний. Только по необходимости согласен был съездить в Загс, ну а потом - вырвавшись из той круговерти, провести вечер и ночь в темноте. Конечно, Вика была против, и с присущей ей энергией принялась переубеждать Виталия. Он не мог сопротивляться, он со всем очень быстро соглашался, и в конце концов устало выдохнул, что она может устраивать все как захочет. Он где-то в глубине осознавал, что ведет себя сейчас как тряпка, но ему уж действительно было все равно, он очень истомился - ведь не было Музыки, было суеченье, был Ад. Вновь он порывался к самоубийству - теперь замирал, глядя на свои иссеченные старыми шрамами запястья, и ему становилось жутко; ему представлялось, что всю вечность не будет уже Музыки, и отбрасывал лезвия, хватался за голову, стенал как зверь в клетке...
Но перед самой свадьбой, он уже не испытывал этой боли. Была пустота, было не знание что делать. Он по несколько часов кряду мог вылеживать на диване, и глядел то все в одну точку, и совсем ничего не видел, ни слышал; ни одна мысль не посещала его в эти часы.
Сыграли свадьбу. Там было много приглашенного Викой народа. Кажется, куда-то поехали. Открывали бутылки с шампанским, смеялись, толкались, кричали "Горько!", и почему-то под эти крики Виталий должен был приближать свое лицо к лицу Вики, и прикасаться к ее губам своими. Он не понимал, зачем это делает, не понимал, зачем все это вообще, но и не противился этому - ему иногда шептали слова, которые он должен был произнести, и он усердно повторял их, как робот повторял бы заложенную в него программу. Затем, когда все выплеснули свою энергию в никуда и утомились, наступила брачная ночь, и Виталий так же сделал то, что от него требовалось - опять-таки не испытывая ничего, кроме простого, животного удовлетворения. После удовлетворения, Вика попросила, чтобы он повторил - он повторил несколько раз, а затем заснул.
Он спал очень долго, а когда проснулся - Вика приготовила для него завтрак, который он весь съел, поблагодарил ее, некоторое время полежал на кровати. Вика спрашивала у него впечатления о свадьбе, и Виталий отвечал, что впечатления хорошие, тогда Вика стала спрашивать его мнения о каждом из гостей, но он никого не помнил, и она сама их описывала, он же повторял некоторые ее фразы. Потом она оставила его, он еще некоторое время ни о чем не думая пролежал, а потом пошел в туалет. Потом они пообедали. Потом вновь занимались сексом, или, если кому хочется, пожалуйста - "любовью". Потом, уже при вечернем освещении, обнаженная Вика, изображая по-видимому музу, стремительно прохаживалась по комнате, и декламировала стихи Виталия, затем спросила - не хочет ли он написать что-нибудь нового, Виталий сказал, что не хочет; тогда она попросила вновь заняться "любовью", и они занимались; затем - поужинали, и решили выйти на балкон, полюбоваться звездами. Стояли, любовались - Виталий ничего не чувствовал; он знал, что там бесконечный простор, но не понимал, какой в нем смысл - Вика сказала, что звездное небо прекрасно, и Виталий согласился к ней; вновь они вернулись в комнату, и вновь занимались "любовью". На следующий день повторилось то же, что было накануне. Потом прошел еще один день, за ним еще и еще и еще с ужасающей подробностью все повторялось и повторялось...
-----------------------------------------------------------------------------------------------------Несмотря на свою ужасающую однообразность, время отнюдь не тянулось для Виталия - о нет - оно летело более стремительно, чем когда бы то ни было. Он просто не замечал его хода, но не от того, что оно было наполнено какими-либо сильными чувствами, а от этой ужасающей пустоты, однообразия. Для кого-то, быть может, это казалось бы полноценной счастливой жизнью - для него, против прежних, сильнейших порывов, когда он один, во мраке исходил слезами - это была самая настоящая пустота. Конечно, сидение дома, еда и занятие "любовью" не было тем единственным, чем занимались они в ближайшие после свадьбы недели. Так Вика предложила съездить прокатится на теплоходе, и сколько-то, кажется неделю, Виталий проводил или в каюте или на палубе, обнимая ее за талию, и видя гребешки волн, зеленые берега, и все прочее, вплоть до лебедино-белых церквей, которые возвышались на холмах - все это ни о чем не говорило его сердцу, и он не понимал, зачем это видит. Но не страдал, не страдал он больше - была усталость, смирение. Когда была возможность заснуть он тут же проваливался в черное, бесчувственное забытье...
Потом, когда они вернулись, Вика вновь собрала всяких родственников, друзей, знакомых - все они сидели за столом обильно уставленным всякой едой и выпивкой, в большой, светлой комнате - в той самой комнате, где Виталий прежде проводил столько трагических, пронзительных часов - в которой ничего уже не осталось от того, прежнего мрака.
Где-то по истечении полутора или двух часов от начала застолья, Виталия стало тошнить. Он никому не сказал причины - а на самом то деле его стало тошнить от этих дергающихся рож, от того, что Вика чуть ли не каждый день рассказывал про них - вот они сидят, бормочут, чокаются...
