Дмитрий Щербинин - Счастье
- Нет у меня телефона... Нет и не надо!.. Возьмите тетрадь - возьмите все, что вам надо, и только тьму и Музыку - только их мне оставьте!..
Но напрасны были моления Виталия. Действительно, Вениамин держал в руках подобранную в коридоре тетрадь, подобрал и те листы, которые выпали до этого на пол - бережно вложил их. Теперь этот деловитый человек, переборов первый припадок страха, попросту отпихнув от себя все мистическое - собрался убеждать Виталия столь же настойчиво, как до этого он собирался трезвонить в дверь. Вновь и вновь повторял он, что "...нельзя же губить себя в этой гробнице", что "его ждет и признание и известность", что "...для начала надо пройтись по свежему воздуху..."
Это продолжалось очень долго - быть может час, а то и полтора - если бы Виталий слушал Музыку, так это время промелькнуло для него в одно мгновенье, однако, музыки не было - был только это настойчивый дребезжащий голос, перемеживающийся с суетными возгласами с улицы, и Виталию показалось, что не час, не два, но целые годы мучений, одиночества прошли - и он сдался, он действительно стал чувствовать духоту, ему грудь сдавило, страстно захотелось вырваться на простор - он вскочил... Если бы его не приостановили эти два редактора, то он выбежал бы на улицу в чем был - босиком, в этой грязной, измятой одежке, на бомжа, на алкоголика похожего. Но они (в основном, опять-таки, Вениамин), настояли, чтобы он умылся, побрился - пока он этим занимался (под надзором Вениамина), Петр сбегал в магазин и купил ему светлую рубашку, светлые брюки и ботинки...
...Спустя еще полчаса из подъезда вышла троица вид которой заставлял многих замедлять шаг, оборачиваться, однако же сами ее участники настолько были поглощены беседой и чувствами своими, что не замечали никого окружающего. И, право - два преуспевающих, солидных мужчины, а между ними некая тень, которая того и гляди, от какого-нибудь неосторожного движения развалится - да - вид у Виталия был настолько необычным, что первое впечатление было, что - это пришелец из иного мира - некоторые даже вздрагивали невольно; и лишь затем, приглядевшись, понимали, что - это все-таки человек.
- Разве не прекрасна весна?.. Разве можно губить себя?..
- Отпустите меня, пожалуйста...
- Мы блага тебе хотим. Вскоре ты станешь по настоящему счастливым...
- Я уже счастлив. Я счастливее всех вас... Нет - уже несчастлив, зачем вы оторвали меня от Музыки...
- Счастье сидеть в духоте? Во мраке? Слезы лить?.. Счастье - это любить, весне радоваться! Иногда свет, по крайней мере - стремление к свету, проскальзывает в твоих стихах. Счастливым ты напишешь еще более прекрасные вещи... Я даже и представить не могу, насколько прекрасные...
- Выпустите меня, пожалуйста... - по щеке Виталия покатилась слеза.
* * *
Затем для Виталия настал Ад. Он то думал, что самое страшное мученье это пройтись по этой шумливой, раздирающей его помыслы, хаотичной улице, так нет же - это было только преддверьем мучений еще больших - мучений, которые прежде не могли привидеться ему и в кошмарном сне. В тот же день его повели в какое-то помещение, в котором собралось довольно много мужчин и женщин, в основном пожилых - все они без умолку говорили, голоса у них были мелодичные, теплые и умные - ему хотелось бежать от этих голосов, ему казалось, что все они за красивыми построениями скрывают пустоту, ему казалось, что к нему прилипли сотни жирных пиявок, он хотел от них отделаться - отмахивался, но они подходили вновь и вновь, улыбались, спрашивали...
Потом его отвезли домой, и оказалось, что дома уже кто-то хозяйничает молодая стройная девушка заканчивала уборку кухни, и когда истомленный Виталий вошел, то бросилась к нему навстречу, и, вся исходя лучезарной улыбкой, начала лепетать, что она поклонница его творчества, и вдруг, протянула ему книгу, на обложке которой была фотография бледного Виталия, и серебристыми, крупными буквами была выведена его фамилия. И даже ему было это удивительно, он спросил:
- Что, уже издали?
Ее глаза стали огромными, так и засияли теплыми слезами:
- Да, да - уже ведь месяц прошел, как издали...
- Да как же месяц, когда только сегодня...
Он замолк, задрожал, схватился за раскалывающуюся от боли голову.
- Что вы, что вы... бедненький... - тут он почувствовал, как ее теплая, нежная ладонь легла на его лоб, и отдернулся - никогда прежде не прикасалась к нему девушка.
- Ведь сегодня только эти пришли... Ведь сегодня все началось...
- Так ведь год прошел, как имя ваше стало известным.
- Как же год?! - вдруг испугался, болезненно вскричал Виталия. - Да что ты говоришь такое?!.. И что с моей квартирой?! Что ты сделала с нею?! Что Вы сделали с нею?! Где мне теперь укрыться?! Где моя Музыка?!.. Где?!
От открыл свое мертвенное лицо, и теперь судорожно оглядывался - эти вычищенные до блеска комнаты, этот свет повсюду... нет - он не хотел этого, его воротило от этих ярких, броских, правильных форм - он хотел забвения, смерти, Музыки. И он бросился в свою комнату, увидел, что там уже новый, какой-то очень дорогой музыкальный центр - кипы кассет, компактов. Он резко обернулся - девушка стояла перед ним: стройная, златовласая, настоящая красавица. Он не хотел этой броской красоты, он хотел вновь и вновь вспоминать ту, виденную когда-то, он заскрежетал зубами, и с мукой стал выплескивать из себя:
- Вы что - думаете, наверно, что я совсем ничего не понимаю?.. А вот и ошибаетесь - кое в чем я еще разбираюсь!.. Вы вторгаетесь в мою жизнь, вы мою квартиру присваиваете - не имеете права! Здесь моя собственность! Вон из моей жизни! Вон! Или... Или я не знаю что сделаю...
- Мы же познакомились вчера...
- Что?!.. Да как же мы могли вчера познакомиться, когда вчера еще хорошо было, и только этот Виктор ко мне заходил, пустоту свою говорил!..
- Год. Виталий, дорогой, год уже прошел. Прошлой весной все началось. Мне тебя... Можно ведь на ты, да?.. Мне так тебя жалко!.. Я же, влюблена...
- Куда ж этот год улетел?! Что я целый год делал?!.. Ну, рассказывай, что со мной было за все эти месяцы?!
- В основном - все конференции, съезды, интервью. Но у вас был такой страшный вид - вы словно уже мертвым были, а ответы ваши - вы иногда стихами говорили, иногда рыдать начинали, иногда молчали, в пустоту глядели, но глаза то ваши все время пламенели. Ну вот опять на "вы" - я очень, очень волнуюсь, понимаете...
- Да... И стихи писал?!
- Иногда, редко очень...
- Да что ж это?!.. А Музыка то где?!
- Музыка... Я не знаю о чем вы говорите... О чем ты, Виталий, говоришь. Я же здесь только первый день. Видишь, как постаралась - ты же мне кредитную карточку дал - позволил весь этот мрак благоустроить...
- Да это ж бред! Вчера познакомились?!
- Да, да... На вечеринке... Я в основном говорила, но вы же со всем соглашались. Я так волнуюсь... Вы так и не дали автограф, да и зачем он ведь мы теперь все-время вместе будем.
- Прочь! Иди прочь!
- Виталий, дорогой, вам же лечиться надо. Вы же очень, очень больны. Вы же и мира не воспринимаете. Вы стихи прекрасные пишите, но сами то как бы и не живете...
- Ведьма! - он схватил ее за плечи и с силой встряхнул. - Отдай мне музыку и убирайся прочь!..
Девушка и не пыталась вырваться, она только опустила голову и громко зарыдала. Виталий сам почувствовал боль, страдание, он выпустил ее плечи, а у нее ноги подогнулись и она уткнулась лицом в его плечо - он почувствовал на груди ее жаркие слезы.
- ...Тебе так плохо, ты такой одинокий. Пожалуйста, пожалуйста - позволь мне быть вместе с тобою...
Он отвечал дрожащим, слабым голосом:
- А я ведь и прежде предчувствовал, что ты придешь. Даже, знаешь ли, и речь для тебя уготовил. И вот теперь... Кажется, напрасно я все те слова готовил... теперь все путается, с трудом вспомнить могу... Ты, понимаешь ли - ты пришла, чтобы разрушить все - всю жизнь мою; ты вовсе не любишь меня...
- А... Ты почувствовал... Я же не говорила тебе! Или обмолвилась - но ты сразу почувствовал - всем сердцем люблю; тебя одно - пожалуйста, не отвергай. Я буду помогать, я вылечу тебя...
- Где Музыка?! Ты только верни мне Музыку, и уйди! Оставь насовсем! Все, все оставьте... - тут он, в порыве страдания вновь схватил ее за плечи и вновь встряхнул. - Мне очень больно! Мне среди вас, очень, очень больно! Уйди, а я здесь все погружу во мрак, и будет Музыка. И все! Все! Я никогда больше отсюда не выйду, потому что тошно! Тошно! Тошно от вашего мирка!.. Тело умрет, как это хорошо... Ты говоришь, что я болен - а я говорю, что все вы! Все!.. Вы больны! Больны! Вы всегда в пустоте толчетесь, сплошной самообман, бесконечные иллюзии вас окружают! Ты запомни - я в каждое мгновенье умираю! Уйди, дай умереть! Иди, и вертись в своем разумном хаосе! Дай мне тишины и музыки!.. У-й-д-и!!!
И он, развернул ее, горько рыдающую, и, сильно толкая, вывел в коридор, а там и на лестницу выпихнул, из всех захлопнул за ней дверь; стал закрывать замок, и тут обнаружил, что и замок какой-то новый, блестящий - он довольно долго с ним возился, и, дождавшись наконец щелчка, повернулся и метнулся в свою... впрочем уже вовсе и не в его, но преображенную, чуждую комнату. Он стал рыться в кассетах - раскидал все их, но так и не нашел той, единственно дорогой - он бы сразу узнал ее - то была изрядно потертая, для других может совсем неприметная кассета. Все же он стал проверять все разбросанные по полу кассеты - ведь должна же была быть хоть одна копия, ведь не могли же оставить его без всякой надежды, в таком мучении. Однако, ни одной копии не было - все чуждая ему, негармоничная, даже и не музыка - нет - белиберда, еще худшая чем шумящий за окнами хаос. Как же отвратительно это яркое сияние из начисто вымытых окон! Прежде всего он захлопнул форточки, и так хоть шум стал не таким режущим! Бросился искать занавеси, распахивал шкафы, тумбочки, и не находил даже ничего темного. Наконец, с полчаса так пробегав, просуетившись, он почувствовал сильную усталость - даже и ноги оцепенели, и он едва смог доковылять до своей кровати - там все его тело разом подогнулось, и он повалился лицом вниз, обхватив руками лоб, зажав уши - он решил, что лучше всего было бы умереть, и он смирился со своей смертью решил лежать так до конца. Долгожданная тьма нахлынула стремительно, и не было больше ни звуков, ни видений...
