В. Сапарин - Фантастика, 1965

Я невольно вздрогнул. Почти загипнотизированный его монотонным голосом и его странной и страстной речью, я не заметил, как вибролет опустился в какой-то долине, рядом со склоном. Вероятно, это был отрог Музкола. Мрачный и унылый пейзаж, так характерный для Восточного Памира: широкая и плоская пустынная долина, засыпанная серым щебнем, без единой травинки или кустика. Невысоко поднимающиеся над нею горы; лишь пятна снега на склонах, затрудненное дыхание да число 5200 на альтиметре вибролета выдавали высоту. Трудно представить, что есть еще на Земле столь дикий и нетронутый угол. Только два предмета нарушали его дикость: на гребне — башня мощной энергоретрансляционной станции не меньше чем на сто тысяч киловатт и небольшой домик, скорее даже будка, в нижней части склона. От башни к домику тянулась змея многоамперного кабеля. Вынув из кармана плаща огромный ключ, Ньютонцев отпер бронированную дверь домика и шагнул внутрь, я — за ним. Внутри была еще одна дверь. Снова щелкнул ключ — и мы очутились в огромном зале, высеченном в скале. Здесь царил невероятный беспорядок, хаос каких-то валяющихся колес, барабанов, проводов, приборов и инструментов, покрытых толстым слоем пыли. В одном углу было подобие жилого помещения с гамаком, довольно старым кухонным роботом и столом, заваленным бумагами и моделями. И резким контрастом всему этому выглядела стоявшая посреди зала машина совершенно непонятного устройства, но поражающая гармоничностью линий и тем совершенством облика, которое безошибочно говорит о совершенстве конструкции.

Подождав несколько минут, пока я оглядывал это удивительное помещение, Ньютонцев снова заговорил:

— Вот оно, мое детище, моя воплощенная мечта, орудие моей победы. Всю жизнь я стремился сделать великое открытие, и я его сделал, сделал в одиночку. И слава будет принадлежать мне одному! Мое имя будет греметь в веках рядом с именами Архимеда, Эйнштейна, Нгоа и Ветрова. И я услышу гром этой славы — я! Потому что первый воспользуюсь плодами моего открытия. А между тем оно просто, как яблоко Ньютона. Каждый школьник знает парадокс времени Эйнштейна. В быстро движущейся системе ход времени замедляется. Это ясно, как дважды два. И в этом может убедиться любой. Да, астронавты, возвращаясь, попадают в будущее: за десять лет их путешествия на Земле проходит шестьдесят. Но для этого нужна экспедиция, колоссальные затраты, нужен огромный коллектив, всегда и для любого дела нужен коллектив. А если я хочу попасть в будущее один? Не удивляйтесь, что я стремлюсь в будущее. Я не надеюсь, что там, куда я попаду, будет царить милый моему сердцу индивидуализм. Нет! Но я попаду в будущее, которое, захочет оно или не захочет, должно будет оценить блеск моей идеи и красоту ее воплощения. И ведь правда, все элементарно просто. Для того чтобы использовать парадокс Эйнштейна, не покидая Земли, просто нужно поступательное, движение заменить вращательным. Поместиться в центрифугу, обод которой вращается почти со скоростью света. Просто, правда? Но понимаете ли вы, что значит рассчитать эту машину на прочность? Или каким должен быть ее привод? Или подшипники? Двадцать лет мучительно и одиноко бился я над этим. И добился большего, чем мечтал.

Он весь преобразился. Голова гордо откинулась назад, спина выпрямилась.

— Не буду рассказывать вам подробности. Вдруг вам взбредет в голову, что интересы коллектива выше честного слова, этого величайшего сокровища человека в прошлые века, и вы предадите меня. Скажу только, что по расчету моя машина дает = 8750. За час пребывания в ней на Земле проходит год. Сегодня я ставлю решающий опыт. Я пробуду в ней этот час, равный году. А потом выйду, опубликую результаты моей работы и снова удалюсь в этот скит, совершеннейший из монастырей, удалюсь на пятьдесят часов. У вас на Земле за это время пройдут те пятьдесят лет, за которые созреет моя слава и мир признает меня.

Внезапно его голос снова потускнел, на лице появилось просящее и даже, пожалуй, виноватое выражение.

— Вы знаете, Тихонький, есть две мелочи, которых я еще не решил. Изнутри мою машину нельзя ни включить, ни выключить. Поэтому мне нужна ваша помощь. Сейчас я войду в центрифугу, и вы включите вон тот рубильник. Потом выйдете и запрете дверь, вот ключ. А ровно через год вы придете сюда и выключите рубильник. Только держитесь подальше от машины, когда она будет включена. И лучше спустить занавес, — он показал на прозрачную занавеску из бисмолюсита, укрепленную под потолком. — При разгоне может возникнуть жесткое излучение.

Он повернулся, быстрыми шагами подошел к машине и неуклюже втиснулся в люк, который тотчас захлопнулся. У меня гудело в голове, и я уже не вполне понимал, действительность, это или бред. Машинально я опустил занавеску, на мгновение заколебался, но потом решительно рванул на себя рукоять рубильника. Машина загудела мощным басовым звуком, который перешел в оглушительный вой, затем в жуткий свист и исчез где-то в ультразвуке. Контуры машины расплылись, потом по ней пробежали переливы необыкновенно ярких красок (позже мне объяснили, что это была игра эффекта Доплера — Физо), и, наконец, все исчезло. Никакой машины не было видно. Только ветер свистал по углам пещеры, поднимая тучи пыли. Я вышел, запер двери, сел в вибролет — и через полтора часа был уже в Кабуле, в гостях у друзей.

Ровно через год я приземлился в той же долине. Щелкнул ключ, и я снова оказался в том же зале, где по-прежнему ничего не было видно за занавеской и где свистал тот же ветер.

Волнение на миг перехватило мне горло, но я совладал с собой и решительно выключил рубильник. Минут пятнадцать не было видно ничего. Потом пробежали те же яркие переливы, вырисовался смутный контур, возник и достиг невыносимой силы визг, а потом сполз в басы и умолк. Еще час бесшумно вращался ротор, наконец он остановился. Изнутри не доносилось ни звука. Подождав немного, я подошел. На корпусе возле люка виднелась кнопка. Я нажал ее, крышка плавно сползла по направляющим. И я застыл в ужасе.

Он рассчитал прочность машины. И забыл о прочности своего тела. Ужасная мощь центростремительных сил превратила его вместе со всеми его часами в студень.

Но Ньютонцев был гений! Потому он добился своего.

Студень был совсем свежий: ему было не больше часа.

Б.ГУРФИНКЕЛЬ

Эмоция жалости

Рука с бланком радиограммы просунулась в пассажирский отсек. Человек в легкой рубашке и шортах, сидевший у иллюминатора, прочел “Йтадзуэ, 10–00. Видимость нуль шторм двенадцать баллов посадка невозможна тчк срочно доставьте наземным транспортом 116/8 Клифтон”.