Роман Подольный - Легкая рука

— Простите мое невежество, но ведь вы говорили как раз о защите от дурака…

— Знаете, это должен быть к тому же очень невезучий дурак!

— Неве-зу-чий? — я произнес это слово по слогам, с нажимом.

Он секунд пятнадцать просидел с приоткрытым ртом. А потом спросил:

— Вы хотите сказать, что машина сделала меня очень везучим дураком? Но как?

— Уж я — то в этом понимаю меньше, чем кто-либо. Только другого объяснения не вижу. Кто кроме вас работает с этой ЭВМ? И что происходит с ними?

— За “защиту от дурака” отвечаю я. В мое отсутствие нельзя отключить по инструкции ни одну из входящих в нее систем.

— Жаль.

— ??

— Будь у вас коллеги со схожими служебными обязанностями — можно было бы выяснить, не пришло ли к ним в последнее время такое же везение.

— Начальники смен разве что… С ними я кое в чем пересекаюсь. Но у них — ничего подобного. Знал бы. Скорее, наоборот. Начальник второй смены со мной пульку расписывает. То есть раньше расписывал, пока я не стал подряд выигрывать. А начальник третьей… Нет. Я один такой.

— А что было бы, если бы…

— Если бы мне однажды не повезло на АЭС? Страшно представить. А уж для ЭВМ никаких шансов. А в нее — точно, точно, вы угадали — вложено что-то вроде инстинкта самосохранения. Но… Как же она обеспечивает мне везение? Не могу представить себе механизма…

— Тоже мне! Механизм вам нужен! — Хмель учености ударил мне в голову, с журналистами это бывает. — Вон астрофизикам неясен механизм выработки солнцем тепла и света — но ведь оно же не перестает от этого греть и светить! Лучше попробуем уточнить, действительно ли тут виновата ЭВМ. Отключить ее, как я понимаю, нельзя… Значит, надо вас на время убрать подальше от АЭС. Вы были за эти два с половиной года в отпуске?

— Нет. Знаете, все что-то мешало да мешало. Сначала вещи довольно приятные. То у нас аттестация началась, зарплату мне, кстати сказать, повысили; потом… Слушайте! Потом заболели одновременно оба человека, которые могли бы меня заменить на время отпуска. Но сейчас, честное слово, с этим все в порядке. Через пять дней с Машей поедем.

— Хорошо. Я приеду еще раз, когда вы вернетесь. А пока… Вы познакомите меня завтра с тем, кто вас заменит?

— С Юрой-то? Пожалуйста.

Мы встретились следующим вечером в местном кооперативном кафе. Веселый оказался парень этот Юра. Конечно, он слышал о везении Алексея — и подшучивал над ним беззлобно: мол, какое же это везение, когда ты ни от какой игры удовольствия получить не можешь. Слава богу, хоть в спорте нельзя победить по блату, а уж если у тебя блат с самой судьбой, так все равно играть не дают, вовремя раскусивши.

— Ничего, — сказал я, — на юге о его везении никто не подозревает. Алеша, запишись там во все турниры сразу, от теннисных до шахматных, наиграйся на год вперед.

На “ты” мы перешли поневоле — Юре я был представлен как знакомый Алексея с институтских лет, и продолжать “выкать” друг другу было бы неестественно.

— Что за совет вы ему даете, — весело возмутился Юрий. — Пусть уж играет в шахматы да шашки, а то вон у меня до сих пор нога побаливает, хоть я ее даже не вывихнул, ушиб только сильно.

— А вам-то, если не с Алексеем играете, — везет?

— Это когда как. Разве что у девушек, но тут мы с ним не конкуренты, он человек женатый. Да я кроме пинг-понга ни во что и не играю.

— А может, попробуете заменить его в шахматах, хоть на время отпуска? Вдруг вам тоже начнет везти!

Юра немедленно насторожился.

— С чего бы это?

— Видишь ли, — извиняющимся тоном сказал Алексей, — мой друг выдвинул гипотезу, что мое так называемое счастье связано с нашей ЭВМ. Она, мол, таким образом заботится о самосохранении. На всякий случай. Гипотеза веселенькая. Но механизм?..

— Ха! — Теперь Юра развеселился. — Да пусть она, положим, с помощью энергии, которой в ее распоряжении сколько хочешь, вырабатывает некое поле. Назовем его — да как угодно! Есть, например, красивая греческая буква кси, которую физики еще как следует не использовали. Так вот, в кси-поле счастливые случайности выпадают чаще, чем несчастливые. Как вам идея? — он радовался.

— Назвать — еще не значит объяснить, — хмуро ответил Алексей.

— Но объяснить можно только после того, как назвал.

— А почему поле действует и вне помещения станции?

— Все понятно. Остаточное воздействие. Когда я работал у мощного электромагнита, из меня в собственной квартире искры сыпались. Это ведь тебя не удивляет?

— С машиной непосредственно работают в разные смены, кроме меня, одиннадцать человек, в том числе и ты.

— Но поле она локализует только вокруг тебя — ты ведь проводишь самые ответственные проверки. И изо всех наших только ты обязательно присутствуешь, когда идет смена режима работы, — остальные то бывают, то нет.

— А как она отличает счастливые случайности, если их можно так называть, от несчастных? Что она, разумная?

— Ни в коем случае! Но ведь и неразумный магнит прекрасно отличает железо от алюминия.

Я сидел, слушал эти околонаучные пререкания и вспоминал самый позорный день своей журналистской жизни. Тогда, в первый и, увы, последний раз, появилась в нашей редакции маленькая сухонькая женщина лет шестидесяти. Она назвала себя (хоть убей, не запомнил фамилии) и институт (какой-то технический — как я потом ни напрягал память, напрасно), где работала младшим научным сотрудником, сообщила, что два месяца назад вышла из психоневрологической больницы (ей было очень трудно сказать об этом). Знаю я этот тип женщин — младших научных сотрудников старшего возраста. Они помогают молодым кандидатам наук собирать материалы для докторских диссертаций. На них держатся отчетность об экспериментах и общественная работа. Они берут на себя те неблагодарные дела, без которых нет современной науки, хоть не влечет за собой их исполнение повышения в научных званиях и должностных титулованиях. А патологическая честность, дополненная неуверенностью в себе, перекрывает им путь к собственным диссертациям. Зато и на пенсию их обычно не гонят, потому что никто в институте представить не может, как без них обойтись. Таких я знал. Но когда она вынула из черной замшевой сумочки мельхиоровую вилку, мог только спросить:

— А это зачем?

— В больнице я заметила, что могу — вот так, — женщина положила вилку на раскрытую ладонь левой руки и повернула ладонь тыльной стороной вверх. Вилка не упала. Так и осталась у руки, словно приклеенная к ней.

Я торопливо ощупал изящную ручку от запястья до ноготков пальцев. Оторвал (усилие понадобилось незначительное) от ладони вилку, ощупал и ее, положил на стол, снова взялся за кисть руки, принялся ее разглядывать, зачем-то подул. Нет, никаких следов ниток, клея чего угодно, что свидетельствовало бы о фокусе. Придерживая ручку одной рукой, другой прижал к женской ладони снизу вилку отпустил — вилка не падала.