Альфред Бестер - Рассказы (Миры Альфреда Бестера. Том 4)

Он покинул особняк в полях Коннектикута, где основал свою резиденцию. Он пересек, завывая, Вестчестер. Завывая, он мчался на юг по тому, что было когда-то шоссе Генриха Гудзона. Он переехал, завывая, по мосту на Манхэттен, он ехал мимо одиноких небоскребов, складов, дворцов развлечений и подвывал. Он выл на Пятой Авеню и за углом Пятнадцатой стрит увидел человеческое существо.

Она была живой, прекрасной женщиной. Она была высокой и смуглой, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. На ней была белая блузка, брюки в тигриную полоску и патентованные кожаные ботинки. За спиной у нее висела винтовка, на бедре — револьвер. Она ела маринованные томаты из банки и недоверчиво уставилась на Халсиона. Он бросился к ней.

— Я думала, что я последний человек на Земле, — сказала она.

— Ты последняя женщина, — простонал Халсион. — А я последний мужчина. Ты не дантист?

— Нет, — ответила она. — Я дочь несчастного профессора Файлда, чей прекрасно задуманный, но плохо исполненный эксперимент по расщеплению ядра стер с лица Земли человечество, за исключением нас с тобой. Мы, без сомнения, из-за таинственной мутации, передающейся по наследству в наших родах, сделавшей нас иными, стали последними представителями старой цивилизации и первыми новой…

— Отец не учил тебя лечить зубы?

— Нет, — сказала она.

— Тогда дай на минутку револьвер.

Она вытащила из кобуры револьвер и протянула Халсиону, взяв, на всякий случай, винтовку наизготовку. Халсион взвел курок.

— Как бы я хотел, чтобы ты была дантистом, — простонал он.

— Я прекрасная девушка с Коэффициентом Интеллектуальности 141, что более важно для основания новой расы людей, унаследовавшей добрую зеленую Землю, — возразила она.

— Только не с моими зубами, — просто сказал Халсион.

Он разрядил револьвер себе в висок и мозги выплеснулись на землю…

Он очнулся с пронзительной головной болью. Он лежал на кафельном возвышении возле стула, припав ушибленным виском к холодному полу. Из-за свинцового щита появился мистер Аквил и включил вентилятор, чтобы проветрить помещение.

— Браво, мой милый, — хихикнул он. — Наконец-то ты стал самим собой, а? И помощника тебе не потребовалось. Merglio tardeshe may… Но ты упал и ударился, прежде чем я успел поймать тебя, черт побери!

Он помог Халсиону подняться на ноги и провел его в приемную, где усадил в мягкое вельветовое кресло и дал бокал бренди.

— Гарантирую, что не требуется никаких лекарств, — заявил он. — Nobles oblig… Только лучше spiritus frumenti. Теперь обсудим дела, а? — Он сел за стол, все еще энергичный, суровый, и с неожиданной теплотой взглянул на Халсиона. — Человек живет своими решениями, neste-pa? — продолжал он. — Вы согласны, ui? Человек должен принять в течение своей жизни 5271 009 решений. Peste! Это простое число, так? Niniorte… Ты согласен?

Халсион кивнул.

— Тогда, мой милый, зрелость этих решений определяет, мужчина данный человек или ребенок. Niht war? Malgre nori… Человек не может начать принимать взрослые решения, пока не избавится от детских грез, черт побери! Такие фантазии… они должны уйти…

— Нет, — медленно произнес Халсион, — от этих грез зависит мое искусство… от грез и фантазий, которые я переношу в линии и краски…

— Черт побери! Да! Согласен. Но взрослые грезы, а не детские. Детские грезы — пфуй! Все люди проходят через это… Быть последним способным мужчиной на Земле и обладать всеми женщинами… Вернуться в прошлое с преимуществом знаний взрослого и одерживать победы… Бегство от реальности с мыслью, что жизнь — это фантазия… Бегство от ответственности и фантазии о причиненной несправедливости, о мученичестве со счастливым концом… И сотни других, столь же распространенных, сколь и пустых. Господь благословил папашу Фрейда и его веселое учение, которое положило конец этой чепухе. Sic semper tiranis… Прочь!

— Но раз у всех есть эти грезы, значит, не такие уж они плохие, не так ли?

— Черт побери! В четырнадцатом веке у всех были вши. Делает ли этой вшей хорошими? Нет, мой мальчик, такие грезы для детей. Слишком много взрослых еще остаются детьми. И ты, художник, должен вывести их, как я вывел тебя. Я очистил тебя, теперь очищай их.

— Почему вы это сделали?

— Потому что я верю в тебя. sic vos non vobus… Тебе будет нелегко. Долгий трудный путь и одиночество.

— Полагаю, я должен испытывать благодарность, — пробормотал Халсион,

— но я чувствую… ну, пустоту… обман.

— О, да! Черт побери! Если долго живешь с язвой, то что-то теряешь, когда ее вырезают. Ты прятался в язву. Я вскрыл ее. Ergo: ты чувствуешь обман. Но погоди! Ты почувствуешь еще больший обман. Я говорил тебе, что цена будет высока. Ты заплатил ее. Гляди.

Мистер Аквил достал из кармана зеркальце. Халсион глянул в него и застыл. На него смотрело лицо пятидесятилетнего мужчины, морщинистое, закаленное, твердое, решительное. Халсион вскочил с кресла.

— Спокойно, спокойно, — увещевал его мистер Аквил. — Это не так уж плохо. Это чертовски хорошо! Физически тебе по-прежнему тридцать три. Ты ничего не потерял из своей жизни… только юность. Что ты утратил? Смазливое лицо, чтобы привлекать молоденьких девушек? И всего-то?

— Ради Христа!.. — вскричал Халсион.

— Прекрасно. Еще спокойней, мой мальчик. Здесь ты, больной, лишенный иллюзий, сбитый с толку, встал одной ногой на твердую дорогу к зрелости. Ты хочешь, чтобы это случилось или нет? Si, я могу все исправить. Это может никогда не случиться. Spurlos versenkt… Прошло всего десять минут со времени твоего побега. Ты еще можешь вернуть свое красивое, молодое лицо. Ты можешь снова сдаться. Можешь вернуться в бездонное лоно язвы… опять впасть в детство. Ты хочешь этого?

— У вас не выйдет.

— Sauw qui pent, мой мальчик. Выйдет. Частоты не ограничиваются пятнадцатью тысячами ангстрем.

— Проклятье! Вы Сатана? Люцифер? Только дьявол может обладать такими силами!

— Или ангел, старик.

— Вы не похожи на ангела. Вы похожи на Сатану.

— А? Ха! Сатана тоже был ангелом до своего падения. Он имел много связей на небе. Конечно, есть фамильное сходство, черт побери! — Мистер Аквил оборвал смех, перегнулся через стол. Веселье слетело с его лица, осталась только суровость. — Сказать вам, кто я, мой цыпленочек? Объяснить, почему один нечаянный взгляд перевернул ваш разум вверх тормашками?

Халсион кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Я негодяй, белая ворона, шалопай, подлец. Я эмигрант. Да, черт побери! Эмигрант! — Взгляд мистера Аквила стал каким-то раненым. — По вашим стандартам, я великий человек с бесконечной силой и многообразием. Такими были эмигранты из Европы для туземцев с побережья Таити. А? Таким являюсь для вас я, когда прочесываю звездные берега ради капельки развлечений, капельки надежды, капельки авантюризма… Я плохой, — продолжал мистер Аквил с дрожью отчаяния в голосе. — Я испорченный. На родине нет места, где могли бы терпеть меня. Мне отомстили тем, что оставили здесь. И были моменты неосторожности, когда боль и отчаяние наполняли мой взгляд и поражали ужасом ваши невинные души. Как тебя тогда, да?