Карел Чапек - Как я был великаном (сборник рассказов)

— Мы стали в тупик: кому же верить — Юрамото или Маккенту? Один из них лжет — мертвый Шмидт не может никому звонить.

— О каком тупике может идти речь, если один из них лжет? — Глац поморщился и повернулся к экрану.

— Трудность положения усугублялась тем, что обе эти альтернативы были неприемлемы. Судите сами. Если лжет Юрамото, то Маккент прав, утверждая, будто видел мертвого радиста намного раньше тревоги. Согласно его показаниям, Шмидт был мертв уже тогда, когда Юрамото еще находился в лаборатории, что может подтвердить врач Рея Сантос.

Майор обратился к биологу.

— Когда вы увидели мертвого Шмидта?

— Я уже говорил — в 10.25.

— А когда Юрамото ушел из лаборатории? — спросил он врача.

— Примерно в 10.30.

— Итак, первая альтернатива отпала сама собой, — улыбнулся Родин, — если Юрамото лжет, то он не мог убить Шмидта. Рассмотрим другую возможность: Юрамото говорит правду, Маккент лжет. Согласно этой версии, в 10.49 радист был бы еще жив. То есть он погиб в то время, когда Маккент находился в оранжерее. Если Маккент скрыл от нас правду, то убийства Шмидта на его совести тоже нет.

— Верно, — вмешался Нейман. — Когда я шел к ракетоплану, то увидел в оранжерее Маккента: он застегивал скафандр и направлялся к шлюзовой камере.

Доктор Гольберг воспользовался минутной паузой.

— Поймите абсурдность сложившейся ситуации. Обычно люди лгут, стараясь выгородить себя, извлечь какую-то выгоду, избежать неприятностей или наказания. Но мне еще ни разу не приходилось видеть, чтобы психически нормальный человек обманывал других, превосходно сознавая, что причиняет себе вред. А здесь два разумных, рассудительных человека лгут, и для чего? Для того чтобы опровергнуть собственное алиби!

— Странно, не правда ли? Но благодаря доктору, — Родин поклонился в сторону Гольберга, — мы все же распутали этот гордиев узел. Доктору пришла в голову блестящая мысль, что могут быть не две, а четыре альтернативы, то есть или оба Юрамото и Маккент — лгут, или оба говорят правду.

— Правду? — усомнился Глац.

— Точнее, субъективную правду. Но попробуем разобраться в ситуации по порядку. Итак, первое — оба лгут. Этот вариант отпадает сразу, так как убийца один, а кроме него лгать некому. Остается другая возможность — оба говорят правду. Я спросил себя: а что, если профессор Юрамото стал жертвой мистификации? Но как это практически можно осуществить? И я решил проверить эту возможность. Находясь в столовой, я позвонил к себе в комнату и спросил доктора Гольберга, нет ли там Родина. Он вежливо ответил, что меня нет. Ему и в голову не пришло, что он говорит с Родином. Так ведь, доктор?

— Совершенно правильно.

— Таким образом, мы выяснили, что по телефону голос иногда очень трудно узнать.

— Вы правы, — подтвердил Мельхиад, — здешние телефоны в самом деле очень искажают голос.

— Тогда почему бы нам не предположить, что кто-то мог позвонить на сейсмическую станцию вместо мертвого Шмидта? Но, прежде чем решиться на этот шаг, он наверняка вначале должен был это проверить. И, как подтвердил Нейман, такая проверка действительно была проведена. В пятницу некто от имени Шмидта разыскивал Мельхиада.

— Значит, мы оба вам не лгали, — задумчиво произнес Юрамото и приветливо взглянул на Маккента.

— Да. И если вычеркнуть вас обоих, — Родин кивнул на селенолога и биолога, — в списке останется один член экипажа Ланге. Попробуем подставить его в наши уравнения. Мог ли он за минуту до одиннадцати выстрелить из пистолета? Да, мог, ибо как раз в это время направлялся к обсерватории. Дальше. Мог ли он убить Шмидта в промежутке между 10.00 и 10.25? Мог, так как в фотолабораторию он пришел в 10.15, а что он делал до этого, установить невозможно. И, наконец, третий вопрос; имело ли для Ланге смысл утверждать, что в 10.45 Шмидт был еще жив? Точнее, было ли ему выгодно, чтобы это утверждал кто-то другой? Я отвечаю на этот вопрос утвердительно, ибо после 10.15 ему было обеспечено стопроцентное алиби, а на предыдущий отрезок времени — нет.

— Все ясно, — очень тихо сказал кто-то. Взгляды присутствующих были устремлены к экрану. Фигура астронома все уменьшалась и превратилась в маленькое пятнышко, еле различимое на сером фоне Залива Духов.

— Сколько у него осталось кислорода? — Это спросила Рея Сантос отчужденным, невыразительным голосом.

Инженер посмотрел на часы, потом заглянул в таблицу.

— При нормальном расходовании — на пятнадцать минут.

— Значит, самое время вернуться.

Глац взглянул на Родина, они долго смотрели в глаза друг другу.

— Поздно, — сказал наконец Глац.

— Но надо же попытаться! Свяжитесь с ним! Может, мы еще успеем догнать его и заправить баллон кислородом. Не кажется ли вам, что одной смерти для этой маленькой Луны более чем достаточно!

Командир не пошевелился. Рея в отчаянии повернулась к следователю.

— А вам, вам безразлично, что он хочет избежать правосудия?!

— Он сам себя наказал…

Глац резко встал, подошел к пульту управления и на секунду застыл, словно скованный непонятной силой. Потом медленно вернулся к столу.

— Кстати, «Маленькую ночную серенаду» Моцарта слушал я. Но это вряд ли имеет значение.

Ирма Дари с трудом оторвалась от экрана.

— Но из-за чего? — срывающимся голосом спросила она. Из-за чего?

— В самом деле, из-за чего?

— Вас интересует мотив. — Родину что-то сдавило горло. Он заговорил, но собственный голос показался ему совершенно чужим. — Побуждения, толкнувшие человека на тот или иной поступок, постичь намного сложнее, чем описать сам поступок.

Он старался заглушить мысль о драме, которая через несколько минут должна разыграться в Заливе Духов. И все же его взгляд как магнитом притягивал экран.

— Смотрите, какой-то конверт, — вдруг сказала Рея Сантос, — он адресован вам, майор. Неужели его оставил Ланге?

Маккент потянулся через стол.

— Да, это его почерк, — сказал Родин.

— Вы его не вскроете? — удивился Маккент.

— Вскрою, но попозже. Чтобы вы могли сами судить, насколько точны были наши заключения. Вы должны простить мое бахвальство, я не часто грешу этим…

— У вас есть на это полное право, — улыбнулся Юрамото.

— Вы очень любезны. Итак, с чего же начать? Должен вам заметить, меня все это время не оставляла мысль, что мотив этого преступления должен быть по-своему… ну, если хотите, величественным.

Рея Сантос нахмурилась.

— Величественный мотив преступления? Есть великие и мелкие люди. Но побуждения?…

— Вы правы, я неточно выразился. Скажем иначе, мне казалось, что в основе преступления должен быть мотив, достойный такого человека. Единственным фактом, на который мы могли опереться, были цифры в записной книжке Шмидта и еще несколько его замечаний. Посмотрим, подтвердит ли это письмо…