Евгений Акуленко - Ротмистр

— Типун вам на язык, Матвей Нилыч!

Ливнев рассмеялся, придвинул папку:

— Извольте… Родился Йохан в предместье Будапешта. Его отец держал скотобойню и при ней небольшую мясную лавку. С женой они не бедствовали, но счастья в их семье не было – не давал им Бог детей. Уже и седина в волосах у обоих, и внуков нянчить впору бы, а облетают их дом аисты стороной. Еще жила с ними бабка-приживалка. Родней она никому не приходилась, сама одинокая, помогала по хозяйству, стряпала, штопала одежку, ее и не гнали. Присоветовала та бабка сводить жену к знахарке. Мясник сам из набожных католиков, ведуний да колдуний разных обходил стороной, но все ж от безысходности решился. Что там с ней знахарка делала, жена словом не обмолвилась, а только спустя какое-то время, понесла. И родился у них в семье мальчик. Собой пригоженький, кудряшки золотые, щечки румяные – просто ангелочек. Вот только как кормить его, так беда. Никак не хотел ребенок грудь брать. Исщиплет всю, исцарапает, а молока глотнет с наперсток. Измучилась мать, извелась. Носили Йохана в костел, творил над ним пастор изгоняющий нечистого молебен. Окуривали омелой люльку – ничего не помогало. До того дошло, что соски закровоточили, а молоко розовым потекло. По нраву пришелся младенцу новый привкус. Стал он груди драть пуще прежнего. Тогда поняла мать, что не молоко Йохан просит. И стала терпеть. Что поделаешь? Дите-то кормить надо. Осунулась, с лица спала, что ни день, тает, как свеча. Дозналась про все бабка. Надоумила тайком крови нацедить с коровьей туши да младенцу в соску заправить. А тот и рад-радехонек, налопался себе и спит… С той поры все как будто на свои места встало. Кровь на бойне всегда в изобилии водилась, а что там у маленького в бутылочке налито – поди разбери. От отца правду утаивали. Боялись, что истинный католик адово создание в своем доме не вынесет, и однажды отыщется ребеночек в колыбели с осиновым колом в груди. С шести лет, не дожидаясь положенного возраста, Йохана отдали в церковную бурсу. Там он обнаружил примерное прилежание и способность к наукам, за год целиком освоив школьный курс. Такое успевание не могло не порождать насмешки одноклассников. Выскочку дразнили и пробовали бить. Здесь Йохан обнаружил еще одну свою особенность. Чувство жалости или сострадания ему было неведомо. Мальчик мог часами наблюдать, как умирает сбитая кем-то птица или кошка, угодившая под телегу. Не дрожало его сердце, не обливалось слезами. И всякий, кто пытался Йохана задеть, получал столь жестокий отпор, что после обходил золотоволосого мальчика стороной. Йохан запросто мог пырнуть обидчика гвоздем или сломать о его голову стул, плеснуть в физиономию чернил. Йохана сторонились, никто с ним близко не знался. Невзлюбил сына и отец. Сам он – угрюмый, с грубыми чертами лица, никак не мог отец взять в толк, в кого Йохан выдался своим ангельским ликом, мать, та ведь тоже никогда не слыла красавицей! Не иначе знахарка подсуропила чертово семя. Не его это ребенок, чужой! Стал мясник жену поколачивать, как выпьет. Со временем все крепче и крепче, так, однажды слегла она, да уж больше не поднялась. В тот год в округе случилась моровая язва. Всю скотину было велено забить, скотобойни и мясные ряды – сжечь. Бабка-приживалка где-то подцепила заразу, промаялась два дня в горячке и испустила дух. Йохан, заканчивающий к тому времени гимназию, остался наедине с разорившимся отцом и со своей тайной. Йохан стал голодать. Под покровом ночи он исчезал из дому, чтобы добыть себе какое-нибудь пропитание. Иногда удавалось стащить где-нибудь курицу или ягненка, но все чаще довольствоваться приходилось бродячими кошками или крысами. Однажды за такой трапезой Йохана застал отец. Смутная догадка, терзавшая его душу, окрепла. Не говоря ни слова, отец развернулся и ушел прочь. На утро его нашли удавившимся в петле.

Йохан прихватил остатки сбережений и бежал прочь из Будапешта. Некоторое время скитался по Европе, пока кривая не привела его в Париж. Там, набросив себе лет, он поступил в Сорбоннский университет на факультет медицины. Пока оставались деньги, Йохан покупал у мясников кровь, якобы для медицинских опытов. Но сбережения быстро иссякли, и молодой студент был вынужден выискивать пищу самостоятельно. Однажды Йохан бродил по узким парижским улочкам, обезумев от голода. На беду ему встретилась хорошенькая девушка, чья-то служанка или горничная. Йохан опомнился только над окровавленным трупом. Это был первый и единственный случай в жизни Йохана, когда он убил из-за того, что хотел есть. Но далеко не последний, когда ему довелось вкусить человеческую кровь. Практичный Йохан быстро смекнул, что не вовсе не обязательно лишать человека жизни, для того чтобы отобрать у него стакан крови. Студент-медик соорудил нехитрое приспособление: резиновый шланг с полой иглой от шприца на конце. Иглу втыкал обездвиженной жертве в вену, напивался и исчезал. Впоследствии Йохан достиг небывалых высот в искусстве отъема крови у горожан. Он знал в теле определенные точки, при нажатии на которые жертва теряла способность к сопротивлению; владел многими способами навязывания воли и мог безошибочно выбрать из толпы легко внушаемого человека; наконец, был просто физически силен и ловок, как дьявол. Йохан избирал объектами молодых девушек приятной наружности. Не потому что с ними проще оказывалось совладать, ему нравился их легкий запах, нежная кожа, волосы. Остальными Йохан, по правде говоря, брезговал. Приток свежих сил пошел молодому студенту на пользу. Йохан в мельчайших подробностях запоминал лекции и книги, обладал твердой рукой и совершеннейшим равнодушием к пациенту, что в медицине, как ни странно, исключительно благотворно влияет на результат лечения. Йохан блестяще окончил университет, получил степень и подумывал заняться врачебной практикой. Меж тем, по городу ползли самые невероятные слухи о ночном кровопийце. Йохан знал, что за ним ведет охоту и парижская жандармерия, и детективы, желающие снискать славу на громком деле, но обостренная осторожность и природное чутье берегли юношу. До того момента, пока он не попробовал на вкус одну девушку. Желание видеть ту девушку снова и снова оказалось сильнее здравого смысла и всех правил конспирации. Доселе неведомое чувство, оказавшееся сродни голоду, вило из юноши веревки. Йохан отыскал повод и завязал желанное знакомство, очень быстро переросшее в романтические отношения. Однажды, отчаявшись нести свою тайну один, юноша открылся любимой. Но девушка в страхе убежала. А спустя несколько дней, за Йоханом пришли. Никаких доказательств у полиции не было. Сбивчивые свидетельства предавшей Йохана возлюбленной стоили малого и лопнули бы на суде, как мыльный пузырь. Но против сидевшего взаперти молодого человека работало время. Йохан делал вид, что съедал тюремный обед, потихоньку сбрасывая его в окно. В то время как истинный голод гложил самого Йохана. Следователь, напротив, никуда не спешил… В один прекрасный день в камеру вошел высокий представительный господин, постелил на стол белоснежную салфетку и поставил на нее бокал, наполненный густой красной жидкостью. Звали господина Матвей Нилыч Ливнев. И в бокале, понятное дело, был не томатный сок. Могущественный русский вельможа, пребывающий во Франции инкогнито предложил юноше покровительство и освобождение от всяческого преследования. Не потребовав взамен ничего. Поначалу Йохан решил, что Ливнев такой же, как он, употребляющий кровь в пищу. Йохан странное предложение принял, про себя решив выждать удобный момент и бежать. Но в далекой России его захлестнула ипостась исследователя неизведанного, и Йохан уже не помышлял для себя иной судьбы. К тому же, вряд ли где-нибудь еще юноша получил бы такое содержание и привилегии. С коллегами по службе Йохан поддерживал одинаково холодные отношения, ни с кем, впрочем, не ссорясь. Лишь колоритный старец Опанас недолюбливал юношу и тайком таскал под балахоном серебряное распятие. Напрасно дед исподволь втолковывал Ливневу, что, дескать, все вампиры враги рода человеческого и волю им давать нельзя. Матвей Нилыч из "всех вампиров" знал только щуплого Йохана, который никакой опасности ему не внушал. Зато блистал эрудицией, имел таланты к языкам и превосходно играл в шахматы. Еще Йохан отчего-то питал сочувствие к социалистам. Нельзя с уверенностью сказать, что стало причиной, может годы, проведенные в нищете, а может свой отпечаток наложила родина бесконечных революций – Франция. Во всяком случае, Ливнев предпочитал закрывать на радикальные убеждения глаза, списывая все на юношеский максимализм. Отправляясь в длительную командировку, Йохан вез с собой запас крови, в особом чемодане, в кожаных бурдючках, пересыпанных колотым льдом. Всю дорогу Йохан лично следил за тем, чтобы чемодан находился на холоде.