Андре Лори - Рубин Великого Ламы

— Арчибальд! — остановила его леди Дункан тоном снисходительного превосходства, — как вы можете рассуждать таким образом! Ах! Вы и Этель стоите друг друга! Ни тени практического смысла. К счастью, — прибавила она со снисходительной улыбкой, — никто не разделяет вашего взгляда, и мистер Дерош, я в этом уверена, не захотел бы отказаться от своих выгод, чтобы избавиться от постоянного беспокойства, связанного с обладанием этими копями!

— Копи! — повторил Оливье, который, любуясь игрой лучей солнца в волосах Этель, рассеянно слушал разговоры супругов. — Вы также, лорд Дункан, верите в эти копи?

— Конечно! Я верю тому, что мне говорят. История ваших рубинов преследовала меня даже в глубине Индостана, путем писем и газет. Даже без вашего славного изобретения эти рубины сделали из вас особу знаменитую. И вы теперь не можете избегнуть неудобств известности…

— Я никогда не признавал нужным считаться с обществом, — сказал Оливье. — Оно не имеет никакого права на мое доверие; предположения же всяких проходимцев не имеют никакой цены, поэтому я уживался с историей происхождения моих рубинов. Не могу же я рассказывать всем и каждому о моих личных делах! С вами — дело другое! Вы мне сказали одно слово вчера вечером, лорд Дункан, которое оправдывает и укрепляет доверие. Позволяете вы и мне говорить с вами как с другом?

— Я буду очень счастлив! — ответил командир.

— Ну, хорошо, если вы знакомы с тем, что повторяют из моей биографии, — начал Оливье с улыбкой, — знаете, что рано потеряв родителей, я воспитывался у моего дяди, профессора Гарди…

— Хорошо знаю, известный химик, профессор в музее естественной истории, и его работы известны даже и мне, хотя я профан.

— Мой дядя человек очень простой, немного странный и эксцентричный, так говорят о нем, но в глубине души благороден и великодушен настолько же, насколько учен. Не имея в натуре ничего показного, он просто взял к себе в дом сироту и все время руководил, следил за работами, поощряя меня добиваться всего личными усилиями, одним словом, он умел пробудить интерес и смелость, раскрывая передо мной все трудности и оживляя то, что могло показаться сухим в лекциях коллегии. Когда он понял, что я имею способность к наукам, его отношение из простого участия и сердечности перешло в горячую любовь. Он начал говорить со мной о своих опытах, доверять мне свои проекты и изыскания; он стал моим истинным другом. И когда у меня появилась страсть к путешествиям, то я не колебался сказать ему, вполне рассчитывая на его помощь и содействие. Мало того, что он составил мне план, но и позаботился обеспечить мне все расходы, и я был просто сконфужен большими цифрами сумм, назначенных на мое путешествие. Он, такой экономный, отказывавший себе во многом, назначал мне истинно царские суммы. И он не желал слушать благодарности, говоря, что делает это ради своего личного удовлетворения, что он стыдился бы, если бы его племянник и воспитанник не говорил бы на всех распространенных языках, не объездил бы земного шара, не изучил бы нравы и обычаи всех стран. Словом, он слепо доверял всем моим проектам. Я путешествовал пять лет. Благодаря его связям с учеными обществами и его рекомендациям, я встречал везде прекрасный прием.

— Благодаря также, без сомнения, вашим личным качествам! — заметил любезно лорд Дункан.

— Я изучил несколько языков, собрал некоторые запасы опытов и наблюдений и, в общем, вынес убеждение, что человечество вовсе не так дурно, как говорят…

— Особенно, если точка зрения, с которой вы наблюдали, внушает доверие! — добавил командир, смеясь.

— Но я не принес с собой только наблюдения и впечатления от путешествия, я привез целый законченный план, это моя идея, над которой я работал усиленно два года и которую тотчас же по приезде сообщил моему дяде. Всякий другой засмеялся бы мне в лицо; и подумайте сами, разве он не имел бы на это права: я хотел осуществить труднейшую задачу воздухоплавания, а для этого нужны были миллионы, или, по крайней мере, сотни тысяч франков. Мой дядя не смеялся. Он разобрал со мной все детали этого плана и заставил вновь пересмотреть со всей строгостью и точностью его применимость и возможность осуществления моих соображений. И когда потом я доказал ему, что мой план вовсе не фантастическая мечта, а вполне осуществимый проект, он горячо обнял меня, что делал только в необыкновенных случаях.

— Ступай, мое дорогое дитя, — сказал он мне, — создавай твой аэроплан. Я согласен, или даже, я этого хочу!

Но мой энтузиазм вдруг пропал.

— А капиталы для постройки? — сказал я печально, — кто захочет мне их дать?

— Я! — сказал он просто. — И подойдя к запыленной витрине, которая даже не запиралась на ключ, настолько мой дорогой дядя не дорожил сокровищами и не боялся воров, вынул оттуда два драгоценных камня, которые наделали здесь столько шума.

— Вот, — сказал он, — чем ты осуществишь свой проект!

— Я понял его. Несмотря на невероятность, загадочность дела, ему не приходило в голову сомнение во мне и, с бьющимся сердцем, сдавленным дыханием от такой неожиданности, я ждал, что он скажет.

— Это, — сказал он, подбрасывая камни и смотря на них с некоторой иронией, — два рубина, которые стоят много денег. Сколько? Я не могу этого сказать наверно; но во всяком случае, больше, чем надо на осуществление проекта. Я разрешаю тебе продать эти камни и воспользоваться деньгами по своему усмотрению, но при двух условиях: во-первых, что продажа будет совершена в Англии, и во-вторых, что твой аэроплан будет построен и взлетит в той стране, где ты продашь рубины.

Оливье остановился.

— А дальше? — спросила леди Дункан.

— А дальше, — повторил Оливье, — я еду в Англию, показываю рубины Куперу; он объявляет, что это самые лучшие в мире. Их купил, как вы знаете, синдикат. Я иду к Стальброду, договариваюсь с ним насчет постройки воздушного корабля.

— Но дальше? — повторила опять леди Дункан, которая казалась беспокойной и взволнованной.

— Но это все, я думаю. Мы отправились вместе несколько дней назад (никто не скажет: веков) и делили вместе все приключения путешествия…

— Я угадываю! — воскликнул лорд Дункан. — Вы не только не спросили о происхождении этих рубинов, но даже не беспокоились узнать, есть ли там еще другие. Все это делает вам честь, — и вам, и вашему дяде! Мне это нравится! Какой контраст с неблагодарностью, эгоизмом и алчностью, целой массой низких страстей, которые разыгрались бы у другого на вашем месте. Вот и конец, лучше которого трудно придумать, — конец этой истории о копях, которую так раздула ненасытная алчность; не таково ли ваше мнение, леди Дункан?