Ирина Камушкина - Искатель. 2009. Выпуск №12

— Послушайте, Дымов!

— В тот момент Линдон говорил с Диной, все слышали запись. Они обсуждали, как сделать то, что она хотела. И еще: Линдон чрезвычайно внушаем. Он всегда был под вашим влиянием, а тут появился некто, кому мальчик доверял больше. Вы слышали его реплики в ответ на реплики Дины.

— Я ничего не понял… — пробормотал Баккенбауэр.

— Да? Вы поняли достаточно, чтобы убить Дину.

— Вы соображаете, что говорите, Дымов?

— Ну, конечно! Вы не знали — откуда вам было знать? — что двумя этажами ниже моя жена пыталась выполнить свое последнее в этом мире желание. Но вы понимали — из слов мальчика, — что происходит нечто ужасное… смерть, да? Вы могли его остановить, могли… но вы предпочли… позволили… или даже дали прямое указание… Линдон, — Виталий неожиданно для профессора обернулся к мальчику, — Линдон, ты прекрасно помнишь, о чем вы тогда говорили.

— Помню, конечно, — мальчик улыбнулся. — Каждое слово. То, что говорила мне Динора. То, что говорил отец.

— Отец?

— Я зову отцом профессора.

— Профессор позволил тебе помочь Дине?

Виталий стоял между Линдоном и Баккенбауэром, они не могли видеть друг друга, Виталий мешал им, зрительного контакта не получалось, Линдон наклонился влево (что делал за его спиной профессор, Виталий видеть не мог), хотел поймать взгляд отца, получить его одобрение.

— Профессор позволил… приказал тебе помочь?

— Да, — сказал Линдон.

Услышав гневное бормотание, Виталий обернулся — Баккенбауэр стоял за столом, упершись обеими руками в столешницу.

— Да, — повторил он. — Я приказал ему. Иначе у него ничего не получилось бы.

— Вы понимали, что он собирался сделать? — поразился Виталий.

Баккенбауэр помолчал.

— Вы не могли понимать…

— Я ничего не смыслю в вашей науке, — сказал профессор. — Это ваше темное вещество… Но у меня есть своя теория — в области когнитивистики, конечно. Я много лет изучал детей-аутистов. Уникальные таланты, но связь с реальностью очень слабая, да. В мозгу аутиста активированы иные области, нежели у обычного человека. Способности у них разные, а области активации одни и те же. Я писал об этом… Впрочем, вам неинтересно… Наблюдая Линдона, я понял, что он живет в нескольких мирах. Это миры его воображения, но для него они гораздо реальнее нашего мира. Я поощрял его, когда он, как ему казалось, общался с кем-то в своих мирах. Это известный феномен: дети, вовсе не аутисты, часто придумывают себе друзей, и друзья эти кажутся им гораздо более реальными, чем настоящие.

— Вы хотите сказать, — поразился Виталий, — что дети действительно… их мозг может взаимодействовать с темным веществом и…

— Это вы объясните, как там у них с темным веществом, — отмахнулся Баккенбауэр. — Но я знал, что, когда Линдон общается с «друзьями», его ни в коем случае нельзя выводить из этого состояния. Напротив, нужно помогать, иначе возможен кризис. И я помогал. Подталкивал, да. В тот день…

Профессор поднялся и оттолкнул кресло, стоял, покачиваясь, и Виталий протянул руку через стол, но помочь не мог, Баккенбауэр весь был в собственном воспоминании, в том мгновении, в той палате…

— Вы слышали запись, Дымов. Линдон сказал: «Я хочу тебе помочь, но у меня не получится». Помолчав, сказал: «Ты уйдешь, а я? Я хочу с тобой». Я видел, что Линдон приходит во все большее возбуждение. Это могло плохо кончиться. Мне стало так тяжело, ноги налились свинцом. Голова… я не мог поднять голову. Руки… Я испугался: подумал, что это смерть, и это из-за Линдона, его напряжение — так я думал — передалось мне. Потом Линдон закричал. Надо было что-то… «Сделай это», — сказал я. «Сделай, сделай…» Это был единственный способ прервать припадок.

— И… что?

— Ничего. Что сделал Линдон, я не знаю. На какой-то момент стало так тяжко… я подумал, что сердце разорвется. Но быстро отпустило. Я увидел, что кресло Линдона перевернулось… Когда? Как это произошло?.. Мальчик пытался подняться, я помог, кресло было таким тяжелым… Запись, которую я демонстрировал суду, на этом кончается. А потом… Линдон сказал: «Я убил ее». — «Кого?» — спросил я. «Динору». Он заплакал, и я… Понимаете, мистер Дымов, Линдон плакал так, как плакал я сам, будучи маленьким мальчиком, когда меня очень сильно обижали… Простите.

— Ничего… — пробормотал Виталий.

— Линдон плакал, а я прижимал его голову к себе, и в тот момент действительно ощущал себя его отцом. Я понимал: что-то случилось, очень важное, может, действительно кто-то умер, какая-то Динора.

— И когда вы узнали…

— Когда мальчик успокоился, я вернулся к себе… в окно увидел полицейские машины перед входом… Можете себе представить, что я подумал, когда узнал, что погибшую женщину звали Динорой.

— Могу. И вы решили, что имя Линдона… и ваше… не должно появиться в расследовании, которое, конечно же, будет. Но тогда… Почему вы согласились выступить в мою защиту?

— Мне позвонил ваш адвокат, Симпсон…

— Спенсер, — поправил Виталий.

— Да, Спенсер, простите. Из его слов я понял, что свидетелем меня все равно вызовут, и нужно заранее продумать выступление, чтобы и вас оправдали, и Линдону не причинили неудобств.

— Понятно, — протянул Виталий.

— Я очень надеюсь, — сухо произнес Баккенбауэр, — что в дальнейшем ни вы, ни ваш адвокат Линдона не побеспокоите. Психологическая нагрузка…

— Насколько я понимаю, — перебил профессора Виталий, — сейчас Линдон уже не… Я хочу сказать, — он повернулся к мальчику, — ты все понимаешь из того, что я говорю, верно? И что сказал профессор?

— Конечно! — воскликнул Линдон. — Это так замечательно!

На его лицо набежала тень, мальчик закусил губу, Виталию показалось, что Линдон сейчас расплачется. Изменение настроения оказалось неожиданным, как внезапно налетевший шквал — будто на только что сиявшее солнце налетела черная туча, и небо померкло, холодный ветер коснулся лица, в глаза попала пыль, и они заслезились…

Настроение Линдона передалось Виталию с такой неодолимой силой, что он не удержался на ногах и тяжело опустился на что-то… диван? стул?… может, на пол?

Он думал, как это замечательно — стать обычным. Теперь он сможет играть с другими детьми, ходить в школу, читать книги, смотреть сериалы по телевизору, он не будет больше заперт в палате, будто зверь в клетке, он…

Но другие миры для него теперь закрыты. Исчезла невидимая, но плотная на ощупь дорога, которую этот мужчина, муж Диноры, называет темным веществом (помилуйте, какое же оно темное? Дорога была невидимым светом, по которому можно идти, будто по ворсистому ковру, мягкому и направляющему путь туда, куда тебе нужно и где тебя ждут…). Он никогда больше не сможет летать над Эгродалом с его меняющими высоту горами — утром царапающими небо, а к вечеру пологими и готовыми принять тень от проплывающего над горизонтом Серна, похожего в лучах заходящего солнца на мудрый профиль Эпремада, обучившего его всем премудростям, которые так удивляли отца… то есть профессора Бака… у него длинная фамилия, Лин всегда сокращал ее — впрочем, только для собственного пользования, он ни разу не смог произнести ее вслух, не ошибившись, и в конце концов перестал это делать, он плохо понимал, что ему говорил Бак, и почти совсем не понимал ничего из того, что ему пытались втолковать другие… эта женщина, которую… как ее звали…