Евгений Акуленко - Ротмистр

– Немного. Но…

– Да, правы вы, правы! – перебил Ливнев. – Сия фигура ничего не решает. Да-с!… Ветер дует из премьерских кабинетов. А самодержцу всероссийскому не до наших забот. У них свои высочайшие хлопоты.

Ревин никогда раньше не замечал за Ливневым столь резких, не сказать, крамольных высказываний. Матвей Нилыч действительно сердился не на шутку.

– Но мы еще поглядим кто кого! Поглядим!…

– Не сочтите за дерзость, могу я советовать…

Ливнев проглотил очередную порцию настойки и поморщился, словно хватил ложку рыбьего жиру.

– Евгений Александрович! Извольте оставить ваши реверансы! Вы то прикидываетесь простым воякой, то разводите словесную дипломатию. Говорите! Вы же прекрасно знаете, что я прислушиваюсь к вашему мнению.

– Что если грудью не переть и действиями изобразить покорность?

– Ни за что! – Ливнев вспылил. – Это же абсолютно не наш профиль! Абсолютно, понимаете? Прикажете устроиться в жандармерию или в санитары завербоваться? Эдак и станут нами понукать, кто в хвост, кто в гриву!

Ревин многозначительно поднял бровь.

– С другой стороны, – Ливнев поостыл, – если, как вы изволили? Изобразить? Если наплевать на гордость и заслать кого-нибудь в южные губернии… Кого-нибудь из новых… Просто, как факт… Хотя бы этих двух уланских офицеров. Проку от них немного, пускай, что ли, постараются!… Да-да!…

– Могу я предложить иную кандидатуру?

– Кого?

Ревин помялся.

– Себя.

– Ну, уж нет! Во-первых, вы мне нужны здесь! Во-вторых, еще, чего доброго, подцепите заразу. Знаю я вас!… В самое пекло полезете… В самый котел… И что тогда прикажете делать? Нет!…

– Матвей Нилыч, помилуйте! Засиделся я! У меня уже бессонница от безделья! "Крестьянка Носова наблюдала желтую тучу в форме прялки, разверзшуюся впоследствии живыми мышами"… "По сапожному ремеслу Порфирий Романов с подмастерьем имели в подпитии срамную встречу с русалкой"… Я скоро на людей бросаться стану!…

Ревин душой не кривил. Временами пустопорожняя рутина перехлестывала через край. Хотелось настоящего дела, такого, как в Жох-Пырьевке, дела непростого и полезного, чтобы не стыдно было перед коллегами. Ревин вздохнул. То существо, навья, с превеликим трудом доставленная по железной дороге, не прожила и недели. Издохла то ли от голода, то ли от тоски в неволе, поставив крест как на попытках наладить контакт, так и приблизиться к разгадке механизма столь сильного гипнотического воздействия. Плоды их с Вортошем стараний увенчались стеклянной колбой в библиотеке, хранящей заспиртованное тело.

Ливнев в раздумье поскреб подбородок.

– С другой стороны, в те края назначают Лорис-Мельникова чрезвычайным генерал-губернатором. Это слухи пока еще, но слухи верные. Граф – знакомец ваш давнишний… Отыщите общий язык, полагаю… Черт побери!… Умеете вы сеять сомнение, не отнять!…

Ревин улыбнулся.

– Поезжайте! Бог с вами! Для компании придам вам, пожалуй, Йохана. Он эскулап, каких поискать. Авось сгодится на что. Характером, правда, несколько своеобразен, можно сказать даже тяжеловат. Но сладите, надеюсь…

Ревин кивнул. Йохан близко ни с кем не знался, держался особнячком. То ли из-за особенностей органов пищеварения, то ли просто в силу замкнутости. Познания вампира в медицине могли оказаться полезными.

– Отправляйтесь-ка на аудиенцию прямо к Лорису. Выправлю вам лестные рекомендации… У вас есть какие-нибудь пожелания?

– Да. Я хотел бы взять с собой Айву.

Ливнев попытался скрыть улыбку.

– Я бы советовал испробовать нашу девушку на оперативном поприще, – невозмутимо продолжил Ревин. – Переводы с языков не для ее огненной натуры. Она независима, амбициозна, может за себя постоять. Нельзя обойти стороной и ее достижения в фехтовании, в искусстве рукопашной схватки… Если желаете, можем устроить экзамен…

Ливнев примиряюще поднял руки.

– Поверю на слово. Памятуя, благо дело, об учителях… Я ни в коей мере достоинств девушки, – Ливнев выделил интонацией слово, – нашей… не умаляю! Желаете видеть ее подле себя в поле – на здоровье! Попробуйте!… Под вашу ответственность, разумеется…

Ревин прибыл в Астраханскую губернию в первой половине декабря, из всех лекарств от чумы везя с собою два: чрезвычайные полномочия да двадцать тысяч казенных денег. Йохан, однако, считал, что из всех существующих лекарств, у Ревина лучшие. Ибо чума не лечится ничем. Бывает, полежит-полежит заразный, да и отойдет от болезни сам собой. Все чаще, конечно, в ином смысле отойдет, но факт в том, что усилия докторов никак на результате не отражаются. Поэтому эпидемия лучше лечится не порошками да примочками, а строжайшим карантином.

Надо сказать, что сие определение, едва ли не все, что вымолвил Йохан за долгую дорогу. В поезде юноша старательно шелестел страницами, предпочитая станционной прессе беллетристику, захваченную в изрядном объеме из Петербурга, либо глядел в окно, предпочитая лишний раз рта не раскрывать.

Перед поездкой Ревин счел нужным навести у Ливнева кое-какие справки касательно своего попутчика. Матвей Нилыч порылся в картотеке и извлек папку с личным делом Йохана.

– Ого, – присвистнул Ревин. – У вас я смотрю, все ходы записаны… Как в третьем отделении…

– Ну, а как же, – Ливнев усмехнулся. – И на вас компромат имеется, да-с!… Читали про ваши подвиги военные и гражданские!… Вот уже и нахмурились, и губы поджали. Бросьте, Евгений Александрович! Во всем должен быть порядок. К тому же и я не вечен. Все моему преемнику легче будет… Вот скинут меня, примете дела! А что? Вы у нас боевой офицер… Бретер правда… Ну, да это по нынешним временам только плюс!…

– Типун вам на язык, Матвей Нилыч!

Ливнев рассмеялся, придвинул папку:

– Извольте…

Родился Йохан в предместье Будапешта. Его отец держал скотобойню и при ней небольшую мясную лавку. С женой они не бедствовали, но счастья в их семье не было – не давал им Бог детей. Уже и седина в волосах у обоих, и внуков нянчить впору бы, а облетают их дом аисты стороной. Еще жила с ними бабка-приживалка. Родней она никому не приходилась, сама одинокая, помогала по хозяйству, стряпала, штопала одежку, ее и не гнали. Присоветовала та бабка сводить жену к знахарке. Мясник сам из набожных католиков, ведуний да колдуний разных обходил стороной, но все ж от безысходности решился. Что там с ней знахарка делала, жена словом не обмолвилась, а только спустя какое-то время, понесла. И родился у них в семье мальчик. Собой пригоженький, кудряшки золотые, щечки румяные – просто ангелочек. Вот только как кормить его, так беда. Никак не хотел ребенок грудь брать. Исщиплет всю, исцарапает, а молока глотнет с наперсток. Измучилась мать, извелась. Носили Йохана в костел, творил над ним пастор изгоняющий нечистого молебен. Окуривали омелой люльку – ничего не помогало. До того дошло, что соски закровоточили, а молоко розовым потекло. По нраву пришелся младенцу новый привкус. Стал он груди драть пуще прежнего. Тогда поняла мать, что не молоко Йохан просит. И стала терпеть. Что поделаешь? Дите-то кормить надо. Осунулась, с лица спала, что ни день, тает, как свеча. Дозналась про все бабка. Надоумила тайком крови нацедить с коровьей туши да младенцу в соску заправить. А тот и рад-радехонек, налопался себе и спит… С той поры все как будто на свои места встало. Кровь на бойне всегда в изобилии водилась, а что там у маленького в бутылочке налито – поди разбери. От отца правду утаивали. Боялись, что истинный католик адово создание в своем доме не вынесет, и однажды отыщется ребеночек в колыбели с осиновым колом в груди.