Рене Баржавель - В глубь времен

— Как только мозг начнет действовать, вы это узнаете. Подсознание проснется раньше сознания в своей самой элементарной, самой неподвижной форме: памяти. Сон перед пробуждением придет после. Как только вы увидите изображение, скажите нам.

Симон сел на железный стул. Перед тем, как опустить обруч на глаза, он взглянул на Элеа.

Она открыла глаза и смотрела на него. И в ее взгляде он увидел какое-то послание, какую-то теплоту, какую-то дотоле неведомую нежность… Нет не жалость, а сострадание. Да, именно сострадание. Жалость — безразлична и даже может сопровождать ненависть. В сострадании проявляется своего рода любовь. Она, казалось, хотела его поддержать, сказать ему, что это несерьезно, что он излечится. Почему такой взгляд в такой момент?

— Ну, — поторопил насупленный Лебо.

Последнее изображение: рука Элеа, прекрасная, как цветок, открытая, как птица, открывалась и ложилась на питающую машину, расположенную так, чтобы она могла поддерживать свои силы. Потом он не видел ничего, кроме внутренней темноты, которая была, на самом деле, спящим светом.

— Ну? — повторил Лебо.

— Ничего, — сказал Симон.

— Ветер, — сто девяносто, — сказал громкоговоритель. — Если он еще ослабнет, будем начинать эвакуацию. Что у вас там?

— Мы были бы вам очень признательны, если бы вы не мешали нам, — чуть не срываясь на крик, ответил Маисов.

— Ничего, — сказал Симон.

— Сердце?

— Тридцать один.

— Температура?

— Тридцать четыре и семь.

— Ничего, — повторил Симон.

Первый вертолет взлетел. На борту его находились женщины. Скорость ветра не превышала ста пятидесяти километров в час, а иногда падала до ста двадцати. Одновременно с базы Скотта тоже вылетел вертолет, чтобы по пути перехватить пассажиров. Они должны были встретиться на леднике между двумя горами, расположенными перпендикулярно к ветру. Но база Скотта могла служить только перевалочным пунктом. На ней нельзя было разместить целую толпу. Все средства Международных Сил, способные приблизиться к берегу, шли к континенту. Американские авианосцы и "Нептун" направили свои самолеты вертикального взлета к МПЭ. Три подводные лодки русских с вертолетами на борту поднялись на поверхность и дрейфовали недалеко от базы Скотта. Четвертая во время подъема погибла, разрезанная на две части айсбергом. Ее атомный реактор, зацементировавшись, медленно погружался в глубину океана. Несколько оставшихся в живых всплыли на поверхность и были тут же разбиты волнами.

— Сердце сорок один.

— Температура тридцать пять.

— Ничего, — отозвался Симон.

Первая группа саперов вылетела из Сиднея. Это были лучшие саперы в мире — англичане.

— Готово! — закричал Симон. — Изображение!

Он услышал свой сердитый голос, а в другое ухо Переводчик переводила ему просьбу не кричать. Внутри головы, без посредства ушных нервов, он слышал глухие удары, взрывы и размытые голоса, как будто окутанные ватным туманом. Изображение было размытым, растаявшим и, казалось, проходило сквозь молочную дымку. Но он узнал Убежище и сердце Убежища — Яйцо. Он попытался рассказать, что он видел, умеренно громким голосом.

— Наплевать, что вы видите, — прервал Маисов. — Говорите просто: "нечетко", потом "четко", когда будет четко. Потом молчите до тех пор, пока не пойдет сон. А когда пойдет бред, это будет уже не пассивная память, это будет сон. Это и будет момент пробуждения. Именно это вам надо сообщить, понятно?

— Да.

— Вы говорите: "нечетко", потом "четко", потом "сон". Этого достаточно. Понятно?

— Я понял, — повторил Симон.

Несколькими секундами позже он произнес:

— Четко…

Он четко видел и слышал. Он не понимал того, что говорили двое мужчин, поскольку Переводчик не мог быть подключен к золотым обручам. Но и без слов все было ясно.

На переднем плане он видел обнаженную Элеа, лежавшую на цоколе с золотой маской на лице, Пайкана, который склонился на ней, и Кобана, который похлопывал его по плечу, показывая, что ему пора уходить. А Пайкан, не оборачиваясь к Кобану, отталкивал его от себя. Он нежно касался губами руки Элеа, вытянутых лепестков ее пальцев, бледных, расслабленных. Касался ее груди, умиротворенной, отдохнувшей, нежной, как… ни одно чудо в мире не может быть таким мягким, нежным и теплым… Проводил щекой по шелковому животу, над целомудренным золотым газоном, таким отточенным и прекрасным… Он положил на этот газон руку, и рука покрыла его, и он утопил в нем свою ладонь. По лицу Пайкана текли слезы, они стекали на золотой шелковый живот, а глухие удары войны, которые вспахивали землю вокруг Убежища, входили в открытую дверь, достигали его уха, обволакивали его, но он их не слышал.

Кобан вернулся к нему, что-то ему сказал и показал на лестницу и дверь. Но Пайкан не слышал его.

Кобан схватил его под руку, приподнял и показал на своде Яйца чудовищное изображение Оружия. Оно занимало всю черноту пространства и открыло новый ряд лепестков, которые покрывали созвездия. Грохот войны заполнял Яйцо, как завывания смерча. Беспрестанный грохот, грохот гнева, который потрясал Яйцо и Сферу и пробивал себе дорогу прямо к ним, сквозь землю, превращая ее в пыль. Наступило время закрывать Убежище. Кобан толкнул Пайкана к золотой лестнице. Пайкан ударил его по руке и отошел. Он поднял свою правую руку на уровень груди и большим пальцем раскрыл оправу кольца.

Ключ… Ключ мог открываться! Пирамида могла смещаться… В голове Симона возник крупный план открытого кольца. На освобожденной платформе он увидел гранулу. Таблетка. Черная. ЧЕРНАЯ ГРАНУЛА. Гранула смерти.

Крупный план исчез. Кобан толкал Пайкана к лестнице, его рука задела локоть Пайкана, таблетка выскочила из основания кольца, стала огромной в голове Симона, заполнила все поле его видения и упала малюсенькой, незаметной, потерянной, исчезнувшей.

Пайкан, у которого украли Элеа, у которого украли… смерть, Пайкан на грани отчаяния взорвался и в ярости разрубил ладонью воздух и ударил, потом ударил второй рукой, потом двумя кулаками, потом головой, и Кобан упал на пол.

Сердитый рокот войны превратился в завывание. Пайкан поднял голову. Дверь в Яйцо оставалась открытой и на вершине лестницы дверь в Сферу тоже. В ее отверстие проникали вспышки пламени. Сражались уже в лаборатории. Нужно было закрыть Убежище и спасти Элеа. Кобан объяснил Элеа функционирование Убежища, вся ее память перешла к Пайкану. Он знал, как закрыть золотую дверь.

Пайкан взлетел по лестнице, легкий, яростный, рычащий, как тигр. Когда он достиг последних ступенек, в дверном проеме он увидел енисорского солдата и ударил. Ответный удар последовал почти одновременно. Оружие красного человека выделяло чистую термическую энергию. Абсолютное тепло. Но когда он нажимал на спуск, его палец был не более чем мягкая тряпка, которая летела назад вместе с его разбитым телом. Воздух рокруг Пайкана стал раскаленным. Брови, ресницы, волосы и одежда Пайкана мгновенно исчезли. Если бы он не успел опередить енисора, от него не осталось бы ничего, даже горстки пепла. Он еще не успел почувствовать боли и ударил кулаком в пульт управления двери. Потом он повалился на ступени. Коридор, пробитый в трехметровом слое золота, закрылся, как глаз курицы тысячью одновременно опустившихся век.