Андрей Лях - Реквием по пилоту
Завернувшись в халат, Инга босиком прошла по ковру и остановилась у окна. Отсюда был виден угол дома-форштевня, выходящего двумя фасадами на три улицы, за ним, в промежутке — деревья парка, и еще дальше — кусочек виадука метро. Характер у Звонаря мятежный, крутой, а главное — в решениях его всегда какая-то жуткая бесповоротность. С отцом можно договориться, с Гуго — нет. Он вообще уж слишком серьезный… Да, придется поизобретать всяких ходов, стать осторожной… или лучше объявить о своих намерениях в лоб? Посмотрим… Главное, можно быть нежной и ласковой, теперь нечего опасаться, теперь есть для чего, и ей ли не быть нежной с Гуго!
Таким или примерно таким был сумбур в голове Инги; не знаю, насколько мне удалось перевести его на человеческий язык, но, как бы там ни было, в разгар своих размышлений она почувствовала, что засыпает, и заснула. В четвертом часу пополудни ее разбудил звонок Эрлена, и она сразу же, еще не очень придя в себя, согласилась на его предложение — во-первых, к этому юноше Инга испытывала самое дружеское расположение, а во-вторых, сегодня она согласилась бы на что угодно: втайне от самой себя Инга начала страшиться одиночества. Так же инстинктивно она выбрала ресторан Марешаля — заведение, мимо которого Гуго ездил домой и из дома и даже иногда заворачивал прихватить бутылку, если на вечер не намечалось никакой компании.
Название «У Марешаля» изначально должно было означать «Мост Марешаля», хотя никакого моста на этом месте нет и никогда не было. В какие-то послевоенные времена на этом участке Сены Пьер де Марешаль вознамерился соорудить двухъярусную эстакаду, нечто наподобие Тауэр-Бридж, с ресторанами, увеселениями и, главное, видом на Нотр-Дам. Но то ли денег не нашлось, то ли мэрия, подогретая общественным мнением, восстала против замысла, но дальше грандиозного эркера в гостинице на набережной дело не пошло. Впрочем, и это сооружение сгодилось под более чем приличный ресторан, да и перспектива с высоты на раскинувший мосты Ситэ ничуть не пострадала, что весьма существенно отозвалось на ценах.
Узкий и длинный так называемый Нижний зал, в котором Инга ждала Эрликона, располагался над таким же длинным вестибюлем и упирался как раз в трехсторонний стеклянный колпак, выходящий на овеянную преданиями набережную. День клонился к закату, на столиках зажглись низкие зеленые лампы, было пока немноголюдно, и Эрлен, сначала поднявшись, а затем спустившись в чрево заведения, сразу же увидел Ингу в глубине зеленоватого сумрака. Внутри его прокатился привычный громовой удар, и в то же время мелькнула необычная мысль — сходство. Сходство с ним самим, с его лицом — ах, нет, с половиной его изломанного природой лица — удлиненный сфорцевский треугольник в массивной раме волос, такие же, кажущиеся отсюда непомерно огромными, темные очи на бледном лице, но, едва он подошел и сел, наваждение рассеялось. Проявились грани бровей, проступила белизна век, серебряный блеск серег, блики света в зрачках.
Что касается серебра, то сегодня Инга была в полном боевом убранстве — многоступенчатые серьги, кольца-браслеты с цепочками, кольца простые, какой-то резной цилиндр вокруг шеи и вообще все, что можно придумать, не переходя рубежа лошадиной сбруи.
— Ну вот и я наконец. — Речь Эрлена, как всегда в таких случаях, потекла легко, но одновременно и болезненно, словно обтекая по некоему ложно образованному руслу судорогу волнения, сдавившую естество: — Пришлось убежать с приема — знаешь, железная хватка официоза.
Ему очень хотелось говорить о своей любви и еще — как-то для начала извиниться за нелепости той ночи в Альмадене: «Ты уж извини, что в тот раз так все вышло…» Нет, это пошло звучит. «Ты уж извини, в тот раз вышла такая неувязка…» Черт, еще хуже. Он никак не мог решиться ни на один из вариантов, пока не выяснилось, что ни извиняться, ни даже вспоминать ни о чем не требуется. Инга с охотой признавала за ним право на любые чудачества, да и вообще не терпела счетов между друзьями, ее внимание окутало пилота подобно облаку наркотического дыма, и скоро он почувствовал себя пускай и не на очень высоком, но своем месте в этом, как он считал, мире если и не небожителей, то уж точно людей других категорий и законов.
Почему, ну почему первую в жизни элементарную теплоту и внимание он встретил у женщины, для которой значил столько же, сколько любимый плюшевый медвежонок?
Заказанные холодные и горячие закуски, как и всегда, проскользнули мимо его внимания; он снова только слушал, как Инга рассказывала о предстоящих гастролях, о неурядицах в компании «Козерогов», о салоне какого-то Макинтайра с его занудством, о возвращении рок-н-ролла, о том, что нужно взять себя в руки, и прочее, и прочее в этом роде — музыкальный мир оставался для Эрликона терра инкогнита, но он ясно ощутил, что его милую что-то гнетет и что, пожалуй, до любви сегодня разговор не дойдет.
— Ну хорошо, хватит обо мне, — сказала Инга, тоже, видимо, что-то почувствовав. — Я хочу, чтобы ты рассказал о себе. Все-все о твоих делах. Ты еще выступал? И что это был за прием?
И Эрлен принялся рассказывать все подряд, а Инга слушала действительно с интересом. Поначалу он посчитал неудобным говорить о «Стоунхендже», но потом, заметив, что течение беседы, несмотря на гладкость, что-то подозрительно мелеет, все же поведал и об этом, в юмористических, разумеется, тонах, и Инга смеялась вместе с ним. Потом речь зашла о судействе, о соперниках, и тема вновь начала иссякать — такое непринужденное в первый момент общение приобретало некоторую напряженность.
Но тут Инга, слава богу, перехватила инициативу — правда, не успел Эрликон обрадоваться, как оказался в еще более затруднительном положении.
— Послушай, — Инга отпивала какие-то незримые доли из пузатого кубического бокала. — Тебе обязательно так срочно уезжать? Задержись на два дня. Я покажу тебе город. У меня как раз осталось время.
У Эрлена земля поплыла под ногами. Сказочный сон, но ведь этап, но Кромвель… Нет, невозможно. И тут же внутренний голос подсказал ему, что все возможно и тот же Кромвель говорил, что Бэклерхорст тоже человек и все поймет… А пережить в Париже вторую Альмадену? Или все это игра, обман, дьявольский соблазн — а хотя бы и так… Но как объяснить это маршалу?
И в эту же минуту Эрликон увидел его. Дж. Дж. сидел в полутора шагах, в соседнем кресле, упершись вытянутыми руками в край стола и скептически осматривая внутреннее устройство ресторана. Убедившись, что его присутствие обнаружено, маршал тотчас оказался рядом.
Да, если чем и овладел в совершенстве Эрлен за это время, так это искусством молниеносных беззвучных бесед с бывшим командующим. Черт знает, как им это удавалось, но вполне литературные диалоги они все свободнее и свободнее ухитрялись вмещать в совершенно неприметные для окружающих секунды.
— Отвлекись от ведьмы и послушай меня, — предложил Дж. Дж. — У нас проблема. Чемпион наклюкался, уже приставал к Вертипороху, а сейчас везде ищет тебя. Предлагаю завершать вечер и без шумихи отбывать.
Да, надо сказать, что Кромвель для своих распоряжений минуту выбрал крайне неподходящую. Меньше всего Эрликон сейчас собирался следовать маршальским указаниям. Затаившееся истерическое бешенство глубин его натуры пробудилось вновь.
— Я никуда не пойду.
— Этот длинный черт что-то учуял. Будет скандал перед самым этапом.
— Я не боюсь скандала. Я устал прятаться.
— Вот дотянешь до того, что придется парня вырубить. Ты этого хочешь?
— Я сам с ним разберусь, оставь меня в покое.
Кромвель призадумался на мгновение, а потом без всякого перехода сменил тему:
— Эрли, мне же обидно за тебя, это издевательство, она тебя в грош не ставит.
На это Эрлен ничего не успел ответить, поскольку Дж. Дж. сделал шаг вперед, наполовину проступил сквозь своего подопечного и заговорил мерзким елейным голосом:
— Ну что это мы все обо мне да обо мне. Давайте хоть немного о музыке, о классике, которая не стареет.
Эрликон онемел от страха, подумав, что сейчас все, конец, они раскрыты, но вот ведь чудо — Инга не увидела Кромвеля! По каким-то причинам ее колдовской дар не сработал, и она серьезно ответила:
— Я очень ценю твои усилия, но, честное слово, не стоит затрачивать столько мужества на борьбу с классикой. Если есть желание, то со временем все придет-само собой.
— Это значит, мы такое дерьмо, что и классики не понимаем, — прокомментировал Дж. Дж. для Эрлена и тут же продолжил вслух: — Нет, я и вправду горячий поклонник Мэрчисона!
— Горячий оттого, что слушаешь его, сидя на лампе, — засмеялась Инга.
— Вот с чем нас смешали, — заявил Кромвель едва ли не во весь голос. — Эрли, и тебе мало? Ладно, гармонь бандитская, мы тебе утрем нос.
Маршал поднялся вместе с Эрликоном и быстрыми шагами направился к сцене, слева от входа, где четверо музыкантов лениво перебирали невнятный блюз. Весь Эрленов накал как ветром сдуло.
