Александр Соколов - Тайна прикосновения

— Как Вы сами-то? Смотрю, уже бегаете?

— Да не обо мне речь, Арнольд Францевич! Скажите всё, как на духу!

— Не волнуйтесь! Такие лекарства и такая забота кого хочешь поднимут. Мы прокололи ему полный курс — пятьдесят граммов. Одна каверна зарубцевалась, вторая — деформировалась. Но вызвал он Вас рано. Хоть он и рвётся в бой, месяц как минимум ему надо пронаблюдаться у меня, то есть у того врача, который лечил изначально и знает его картину болезни. Надо исключить возможные рецидивы.

— Профессор, родненький! Спасибо Вам за всё! Он останется, даже не пикнет! А приехала я не напрасно, всё равно хотела его увидеть, да и гостинцев Вам из совхоза привезла, сейчас притащу.

— Ни в коем случае! У нас это не принято! Что бы Вы ни принесли, Вам всё непременно вернут! Кормите своего мужа, своих родных и близких!

Паша заплакала, подошла к профессору, схватила его руку, стала целовать.

— Что вы. что вы, милая. не надо! Идите быстренько к мужу!

Иван был рад несказанно: он обнял Пашу и долго не отпускал её. А она удивлялась его свежему виду, округлившемуся лицу, прежней улыбке.

Профессор, под свою ответственность, разрешил принести в комнату вторую кровать на несколько дней. Паша была на седьмом месяце, и Иван был к ней очень внимательным. И если считать эти дни для них медовыми, то их можно было назвать так по взаимному духу двух близких людей, празднующих победу над тёмной птицей «рок»: радость этой победы они переживали вместе…

Тяжёлые сумки с продуктами из совхоза скоро опустели: Паша раздала все санитаркам, медсёстрам, часть завезла Анастасии.

Подошло время уезжать, и Паша вновь потратила много сил, чтобы убедить Ивана остаться. В конце концов, он согласился и передал ей для Зотова, который присылал ему письма с отчётами о делах совхоза, три листа исписанной бумаги с рекомендациями и указаниями. И большей частью эти указания касались его любимых лошадей.

Глава 24. И СНОВА — ВЕСНА

Весь март держались морозы, одаривало весенним светом солнце, но настоящее тепло пришло только в конце месяца: весна грянула сразу, стремительно наполняя водой ручейки и реки.

Пойма маленького притока Чиглы за два дня превратилась в море разливанное без берегов, спрятав под собой единственный мостик, по которому можно было попасть на станцию Таловая.

Подходило время рожать, и Паша стала жалеть, что не уехала в Воронеж раньше. Но делать нечего, надо было собираться. Зотов вызвал к себе водителя — Ивана Ивановича Сергиенко, человека во всех смыслах положительного. До него было два водителя: Андрей Иванович, который с Пашей въехал под поезд и после этого случая ездить перестал, да и было не на чем. Потом совхоз получил новенький ЗИС-5, и сел на него прилежный работник и тихий пьяница, как выяснилось впоследствии, Данила Митьков.

Если Митьков лихо подруливал на блестевшем зелёной краской ЗИСе к своему дому, жена знала: трезвый! Если плёлся как-нибудь на машине — и на ногах еле доходил до калитки. Однажды он подъехал и просто вывалился из кабины на траву, оставшись лежать там, где упал. Весь секрет в том, что до того, как стать водителем, Митьков в пьянстве замечен не был и начал пить, обуреваемый гордостью за высокое доверие. Не то чтобы он сильно возгордился перед товарищами, но все в посёлке просили что-нибудь привезти, все несли «магарыч», и каждый хотел иметь Данилу в друзьях.

Зотову пришлось поменять водителя на непьющего Сергиенко. Этому заместитель Марчукова мог доверить беременную жену директора, к тому же он знал, что она ненавидит пьяниц.

— Иван Иваныч! — ставил задачу водителю в своём кабинете Зотов. — Одеваешь цепями колёса.

— Одеты! — перебил его Сергиенко.

— Молодец! Берёшь с собой пару резиновых сапог для рыбалки и везёшь Прасковью Ивановну до мостика. Там её обуешь и переведёшь. Говорят, его переходят, воды — по колено. Потом проводишь её пешком до станции. Не утопи её чемодан! Возьми кого-нибудь в помощь, держать чемодан и женщину одному человеку в воде будет несподручно. Да и в машине надо кого-то оставить. Сколько там до станции, километра три? Ну, давай, действуй, уточни у неё, во сколько поезд.

Новенький ЗИС молотил цепями раскисший чернозём: кто не жил в этих краях, не знает, во что может превращаться земля, перемешанная с водой. Вязкая чёрная жижа обволакивала колёса и летела далеко, падая кляксами на зелёный борт машины. Весеннее солнце смотрело на дорогу, на машину, на поля и разлившуюся по низинам воду. Если остановиться, вздохнуть полной грудью весенний воздух да посмотреть на эти просторы, то радостно становилось сердцу. Но лучше не возвращаться глазами к этой дороге!

Впрочем, Паше было не до красот, с её животом нужно было двигаться аккуратно, а ноги расползались на чернозёме, на сапогах нарастал слой грязи, утяжеляя их, делая неподъёмными. Они вышли из машины, приблизились к кромке воды, в которой пропадала дорога.

— Прасковья Ивановна! Давайте руку! Смотрите вниз, чтобы нога не попала в щель, — доски видать, тут неглубоко.

Медленно, шаг за шагом, Иван Иванович перевёл Пашу по воде через мостик. Здесь, на подсохшем бугорке, она переобулась в ботинки. Сергиенко связал её высокие сапоги, перебросил через плечо, взял чемодан в руку, и они не спеша пошли к станции…

В Воронеже Пашу встретила Зина. Она повезла её к Мильманам, а девятна- цатого апреля у неё начались схватки, её отвезли в больницу, и в четыре утра на свет появилась девочка, как и хотел Ваня. Роды были тяжёлыми, ребёнок весил пять килограммов, и у Паши почему-то отнялась здоровая нога.

Пришлось лежать до конца апреля, а тут и Ваня приехал из Москвы, пожаловал собственной персоной с цветами и конфетами — забирать жену с дочкой. Они уже решили, что если будет дочь — назовут Олей, как бабушку.

Вечер этого дня они провели у Мильманов. На сей раз лица у всех были радостными, звучали романсы и песни. Утром родители с новорожденной сели в поезд. В Таловую приехал встречать Марчуковых Николай Александрович Ев- сигнеев — директор лесхоза.

— Слушай, Ваня! — сказал он, по привычке растягивая в улыбке свои тонкие губы. — А ведь тебя заждались в совхозе! Не знаю, как твои работнички, но лошади — определённо. Особенно Аргентина!

— Не сомневаюсь! И чтобы обрадовать и тех и других, я через недельку отправляюсь в Хреновое, в санаторий. Там у меня будут и время, и возможность пополнить мою конюшню.

Паша знала, что в Хреновом кроме туберкулёзного санатория ещё был и один из знаменитых на весь Союз конезаводов, где выращивали племенных лошадей. А Ване, по стечению обстоятельств, министерство здравоохранения выдало путёвку именно в этот санаторий.