Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)

Я тут же затосковал. Лето, жара, нормальные люди отдыхают если не в Австралии, то хотя бы на Обском море. Какое мне дело до вонючего Хоря и Калиныча? Видно же, что пустышка, алкаш, играет на нездоровых интересах. И нет в нем ни грана правды, врет все, как длинношеий гусь. Почему все так перекосилось после отъезда Архиповны? Я скрипнул зубами, и Хорь с Калинычем отшатнулся. Почему, черт возьми, я должен сосать пиво с придурком? Ведь сколько раз собирался сесть за роман. За настоящий любовный роман. Страниц на девятьсот, не меньше. Чтобы там Север был. Чтобы героям досаждали белые медведи, а не грязные алкаши. Чтобы Архиповна в меховой парке гоняла на собачках в ночи полярной.

– А меня кашель замучил.

– Хочешь об этом поговорить?

– Ты чего? – уставился он на меня. – Я говорю: кашель меня замучил.

– Спасибо, пожалуйста. Такое бывает. Ты стакан слабительного хватани.

– Ты чего сегодня такой злой, Шурка Воткин? – Хорь и Калиныч сдул пену с кружки. – Набрался вчера? Говорят, тебя обчистили?

– Кто говорит?

– Народ.

– Спасибо, пожалуйста, ты-то какое отношение имеешь к народу?

Хорь и Калиныч страшно задергал длинной, давно не мытой головой: «Ты чё, Шурка? Я-то и есть народ! Не узнаешь, что ли?» И выложил на столик знакомый мятый конверт. «Шурке Воткину».

– Ну как? Принесешь фотку?

– Когда нужно? – наконец сломался я.

– Когда, когда. В субботу. В эту субботу.

– Благодарю сердечно. В эту я не могу.

– А ты постарайся. Ты, Шурка, постарайся. Бабки-то любишь?

От важности происходящего Хорь и Калиныч надулся, переступил сразу всеми своими хромыми ножками. Видно было, что я ему нравлюсь. Давно он не встречал таких дураков.

И Роальд удивился:

«Клюнул? Хорь и Калиныч?»

Он не верил. Ругался в телефонную трубку.

Хорь и Калиныч не может представлять серьезных людей.

«Конверт у тебя?»

«В кармане».

«А что в нем?»

«На ощупь – фотография».

«О! – Роальд все же не верил. – Давай быстро скачи ко мне в контору!»

Но быстро не получилось. На повороте с Морского прямо на меня вынесло незнакомый синий жигуль.

– Ты, блин, с ума спрыгнула!

Из жигуленка глянула на меня натуральная блондинка.

Сперва чуть меня не задавила, а теперь, уткнув побледневшее лицо в ладони, глупо молчала. Потом спросила негромко:

– Поможете мне?

– Вызвать гаишников?

– Нет, не надо гаишников, – она наконец улыбнулась. – Просто подняться на девятый этаж.

– Это в каком же смысле? Вы здесь рядом живете? К себе приглашаете?

Она улыбнулась нежно, голубые глаза испуганно расцвели.

– Я бы и сама поднялась, да ноги не несут, так испугалась.

– Вы про этот дом? – кивнул я в сторону элитного дома, торчавшего за деревьями. – Там лифт не работает? Ну и что? Ну, поднимусь я на девятый этаж…

– …и позвоните в шестьдесят вторую квартиру…

– …а там звонок не работает…

– …тогда постучите…

– …может, вместе поднимемся?

– …нам вместе нельзя, – покачала головой блондинка. – Я в машине вас подожду.

Для пущей убедительности она даже постучала ладошкой по оплетенному белым шнуром рулю:

– …вам откроет красивый мужчина…

– …наверное, ваш брат…

– …но не родной…

– …понимаю…

– …и скажет…

– …извините сердечно…

– …да нет, – рассердилась блондинка, – что вы меня путаете?

И выпалила:

– Она здесь.

– Что значит здесь?

– Ну, это вы так скажете!

– Она здесь? – глупо повторил я.

– Ну да. Легко запомнить. Всего-то два слова.

– А если этот тип тяпнет меня бутылкой?

– Ну что вы, – укоризненно протянула блондинка.

Пальцы длинные, прохладные. Она протянула мне руку. Мне нравятся такие тонкие прохладные пальцы. Пока хожу на девятый этаж, решил, она терпеливо будет ждать в машине. Губы у нее, наверное, тоже прохладные.

У меня разыгралось воображение.

Элитный дом. Некий человек на девятом этаже.

Ну, брат не брат, а сволочь, конечно, несусветная. Примат-доцент.

Раньше жил в Прибалтике, наверное, а стильная блондинка у него училась. Понятно, всему плохому, но хорошо. Приватные консультации, беседы о тайнах эзотерики и любви, чем еще уломать такую голубоглазую? «Где здесь роддом?» – «А вы что, хотите заняться сексом?» Примат-доцент, наверное, любил такие анекдоты. Но когда бедняжка действительно решила родить, он здорово струсил. Так струсил, что пустился в бега – в сторону Сибири. Но стильная блондинка простить его не захотела. Оставила ребенка близкой подруге, у знакомого мента выкрала ствол. «Сейчас на рынках много неучтенного оружия». В стильной сумочке, валяющейся на сиденье синего жигуленка, у блондинки наверняка лежит браунинг. Поднимусь на девятый этаж, позвоню в элитную квартиру, скажу: она здесь! – и примат-доцент все поймет. Охнет и смертельно опадет с лица. Обреченно расставляя ноги, начнет спускаться по лестнице. И потянется за ним смрадный след от его собственных нечистот…

На девятом этаже я нажал звонок.

За дверью кто-то ходил. Ругался или декламировал.

Я прислушался. «За высоким за пригорком, где кочуют волки…»

Голос уверенный, быстрый. «За высоким за пригорком, где встает светило…» Пауза. «Красна девица с ведёрком по воду ходила…» Пауза. «За высоким за пригорком, где пасутся волки, про девиц на водопое ходят разнотолки…»

Я снова позвонил, и в нешироком проеме появились прищуренные глаза.

«За высоким за пригорком…» Волна перегара… Коньяк неплохой, но закусывает неправильно… «Где пасутся волки…» Длинные волосы на затылке схвачены зеленой резинкой. Это же Леонид Осьмёркин – поэт, понял я, муж куртизанки-партизанки. Вот так встреча! И блондинку в машине вспомнил: это она, она была на той фотографии, которую показывала Роальду Осьмёркина!

– Она здесь! – трагическим голосом произнес я.

Думал, нервный поэт подпрыгнет от ужаса, завопит, но вот странно, он не проявил никакого интереса. «Она?» И снова забормотал: «Про девиц и днем и ночью ходят разнотолки…»

– Она здесь! – еще страшнее повторил я.

Дверь передо мной захлопнулась, и, чувствуя себя одураченным, я бросился вниз по лестнице. Пальцы у блондинки такие длинные, прохладные… За обман греть эти длинные пальцы в ладонях, касаться горячими губами… Никакого синего жигуленка на Морском, конечно, не оказалось. Со стильными блондинками всегда так. Трогаешь – они дергаются, не трогаешь – дергаются еще больше…