Алексей Калугин - Не сотвори себе врага (сборник)

Я попытался остановить его, схватив за руку, но он с поразительной для пьяного ловкостью увернулся и вывалился за порог.

Дождь лил, не ослабевая. Временами небо из конца в конец с сухим треском раздирали яркие изломанные вспышки молний, казавшиеся еще страшнее от того, что вслед за ними не было слышно раскатов грома.

Сережик неподвижно, опустив руки, стоял возле штабеля бревен. Из-за струившихся по его мокрой, облепившей тело одежде потоков воды он казался фигурой, сделанной из расплавленного стекла.

Бормоча какие-то невнятные угрозы, Тронин подошел к Сережику и замахнулся на него кулаком. Сережик не двинулся с места. Он как будто ждал, чтобы Тронин ударил его. Но Тронин, вместо того чтоб ударить Сережика, обеими руками вцепился в кол, вбитый для устойчивости в основание штабеля. Дернув пару раз, он вырвал кол из земли и, широко размахнувшись, ударил Сережика сбоку по плечу. Сережик, даже не попытавшийся уклониться или отразить удар, качнулся из стороны в сторону, но на ногах устоял. Тронин же, выпустив из рук кол, упал спиной на мокрые бревна.

Все произошедшее следом за этим я наблюдал в полной растерянности, стоя чуть в стороне и не зная, кого из противников призывать к благоразумию. Я словно был выключен из той замкнутой между ними цепи событий, которые неминуемо должны были случиться.

– Вот и все, – тихо, но внятно произнес Сережик и, швырнув что-то в лицо Тронину, вышел на дорогу.

Тронин пытался встать, но ноги его разъезжались в грязи, а локти соскальзывали с мокрых бревен. К груди его прилип комок глины величиной с кулак, еще сохранивший вмятины от сдавивших его пальцев Сережика.

– Сережик! – исступленно заорал я и, схватив комок глины, кинулся за ним следом.

Выбежав на дорогу, я огляделся по сторонам. За стеной дождя не было видно даже соседних домов.

Я стоял, не зная, что же предпринять, слизывал стекавшую по губам воду и нервно мял в ладони теплый кусок глины.

Мир исчез, мир пропал, смытый нескончаемыми потоками льющейся с неба воды. Вода, омывая тело, превращалась в холодные струи, от которых деревенели мышцы. Я был один, последний оставшийся, кого еще не поглотили безжалостные хляби небесные. Я забыл обо всем своем материализме, так же как забыл оставшегося возле штабеля бревен Тронина. Я не мог поверить в то, что глиняные человечки как-то связаны с судьбами живых людей, и я знал, что произойдет нечто страшное, если мне не удастся любой ценой заставить Сережика вернуть куску глины, зажатому у меня в кулаке, первоначальную форму.

Мне было известно только одно место, в котором мог укрыться Сережик. Перепрыгнув через чей-то забор, я прямо по грядкам, не разбирая дороги, побежал к реке, чтобы берегом добраться до сараюшки.

Из-за темноты я почти ничего не видел под ногами, только слышал, как чавкает пропитавшаяся влагой земля, да чувствовал, как ботва бьет по голеням и цепляется за щиколотки. Я даже не бежал, а продирался сквозь стену дождя, мокрые растения и расплывающийся грунт, задыхаясь, захлебываясь заливающей рот и ноздри водой.

Внезапно небо лопнуло, пробитое очередной молнией, и вслед за вспышкой выплюнуло первый с начала этой страшной грозы громовой раскат. Звуковой удар был настолько силен, что мне показалось, взорвался сам воздух, окружающий меня. Ударившись о землю, звук не ушел в нее, а, подобно гигантской волне цунами, покатился по поверхности. Я, должно быть, к своему несчастью, оказался в том самом месте, где одновременно сошлись несколько волн громового шквала. Тело мое было смято, раздавлено, брошено на землю. Я лежал, скорчившись, уткнувшись лбом в колени, зажав руками уши. Я готов был зарыться в промокшую землю, только бы не позволить ужасающему грохоту проникнуть в глубь меня, не дать ему разорвать меня изнутри.

Не знаю, как долго продолжался этот кошмар. Когда я снова стал реагировать на происходящее, вокруг было все так же темно и лил нескончаемый дождь. Но, еще не поднявшись на ноги, я почувствовал, что произошло нечто непоправимое.

Потребовалось еще какое-то время для того, чтобы я окончательно пришел в себя. Дождь смыл с меня грязь. Я провел рукой по мокрым волосам и только тогда понял, что потерял комок глины, который был зажат у меня в кулаке.

Я попытался найти его, став на колени и пропуская жидкую грязь сквозь пальцы, но это было все равно что искать иголку в стоге сена. Никакой надежды.

Что было делать теперь?

Я решил вернуться к Тронину и не спускать с него глаз до тех пор, пока он не проспится. А после как угодно, хоть силой, усадить его в машину и заставить уехать.

Только был ли в этом хоть какой-нибудь смысл? Не было никаких оснований думать, что действие проклятия глиняных человечков не распространяется за пределы деревни.

Еще с дороги я заметил, что штабель бревен, возле которого произошла стычка Тронина с Сережиком, стал ниже. Мокрые, неровно сложенные бревна скатились в сторону.

Подгоняемый недобрым предчувствием, я попытался бежать, но ничего путного из этого не вышло, поскольку ноги скользили в жидкой грязи и я едва не упал.

Штабель обвалился именно в том месте, где Тронин вырвал из земли поддерживающий его кол. И здесь же, завалившись на бревна, оставался сам Тронин, когда я кинулся вдогонку за Сережиком.

Он и сейчас был здесь. Подойдя ближе, я увидел руку. Она торчала вверх между двумя плотно прижатыми друг к другу бревнами, похожая на толстый кривой сук. Достаточно было взглянуть на эту руку с пальцами, вывернутыми предсмертной агонией, чтобы убедиться в том, что и ее хозяин мертв.

Странно, но представшее передо мной зрелище вовсе не повергло меня в состояние шока. Должно быть, еще только возвращаясь к дому Тронина, я подсознательно уже ожидал увидеть нечто подобное. Я не кричал, не звал на помощь, не пытался извлечь мертвого из-под завала. Я просто стоял и смотрел на отчаянно цепляющуюся за воздух руку. Мне почему-то казалось, что во всем большом теле Тронина именно она дольше всего оказывала сопротивление смерти и умерла последней. Еще я подумал о том, что придавленное бревнами тело Тронина, должно быть, уже потонуло в мутной жиже, в месиве из земли, стружек, мелкой гальки и еще бог знает чего; если он и не умер, раздавленный бревнами, то захлебнулся этой дрянью.

Меня трясло от крупной дрожи, одежда была мокрой насквозь. Чтобы согреться, я зашел в дом и одну за другой, не закусывая, выпил две полные стопки коньяка. Хотя озноб и не прошел, в голове образовалась приятная легкость.

Покидая дом, я почему-то обратил внимание на то, что лужа из-под разбитого окна растеклась уже почти по всей комнате.

Я шел по раскисшей дороге, обхватив себя руками за плечи, думая только о том, какое блаженное тепло ждет меня дома. Я молился только об одном: не столкнуться на пороге с бабой Катей или с Сережиком. Мне не хотелось ничего объяснять или выяснять – сейчас я ни с кем не мог говорить. Прочь! Как можно быстрее прочь отсюда!