Шимун Врочек - Сержанту никто не звонит
Потом я поднял взгляд и увидел небо в просвете домов. Голубое и чистое, как бывает после дождя.
Я говорю Йохану:
— Договорились.
Кстати, насчет моих намерений князь прав. Я и сам в них не верю. То есть... не верю, что они у меня добрые.
* * *Раньше она была целиком белая, но со временем протерлась. И на неё кусочки нашили — чёрные и жёлтые.
Я говорю:
— Заплатка, иди сюда. Кис-кис-кис.
Кошка на меня смотрит, но подходить не торопится. Можно подумать, ей каждый день имя дают.
Я говорю:
— Как хочешь.
Последнее время меня немного отпустило. Спасибо Марте. Я даже в другой комнате спать научился. Недолго, правда. Час-два. Проснусь и бегу проверять. Но уже хорошо. Потому что раньше будил морковку храпом. Или криком.
Подхожу и слышу: мау-а-уа. Громко так, с выражением. И опять: мау-а-уа.
Это она жалуется. У девочки в руках игрушка, и она ей рассказывает, как ей здесь плохо и как её все обижают.
Я говорю:
— Цок, цок, лошадка!
Обиды сразу как не бывало.
— Ты лыба, — говорю. — Лыба. Чего улыбаешься? Муравьишка. Ну, иди ко мне. Пойдем котят смотреть?
Она говорит:
— Аа!
На маму никто особо не походил. Заплатка худая и строгая. А котята — круглые и веселые, как тряпичные мячики. Трое возятся, один спит. Хотя он, наверное, тоже веселый.
И все разного цвета, словно их по масти подбирали.
Я говорю:
— Кто из вас кто?
Черный оказался девочкой. Коготки мелкие и острые. Запищала и давай вырываться. Наверное, тоже папина дочка. Одного такого черного я недавно на заборе видел.
Морковка зашевелилась и смотрит, открыв рот. Потом ручки потянула.
Я говорю:
— Анна-Фередерика, познакомься с Чернушкой. Видишь, какая она маленькая?
И вдруг сзади — шипение.
Я замер. Потом осторожно опустил котенка на землю. Повернулся и говорю:
— А это котенкина мама.
У морковки глаза стали круглые.
Заплатка стоит, готовая к бою. Вполморды — желтое пятно. Шерсть вздыблена, в глазах — отчаяние. Потому что это я человек, она всего лишь кошка. Но я стою между ней и котятами. И это серьезно уравнивает шансы.
Я представил, что это не кошка, а молодая женщина. А вокруг и ночь и вой и грохот...
Взял девчонку поудобнее и отступил в сторону.
Морковка затихла, словно что понимает. Я обошел Заплатку кругом и вышел из сарая.
Сидел на крыльце и смотрел, как темнеет.
А потом Заплатка появилась. Сама подошла и нас обнюхала. Девчонка морщилась, когда кошка её усами задевала.
Заплатка повернулась и ушла обратно в сарай. Домой, к детям.
А мне почему-то вдруг стало очень обидно.
* * *Повернулся, а там она стоит. Я и не видел, как подошла. Увлекся с дверью.
Она на меня смотрит и говорит:
— Девочку пора кормить.
Я говорю:
— Я знаю.
И стоим друг на друга пялимся. Как два идиота.
Потом Марта усмехнулась и говорит:
— Ты сильный.
Я на развороченную дверь смотрю и говорю: да?
Она говорит:
— Но молотка в руках сроду не держал. Я же вижу. У тебя под другое руки заточены. Поэтому и не выходит. Вот шпаги, ружья — это твоё, верно?
Я говорю: наверное.
Она говорит:
— Почему вы, мужчины, просто не можете быть дома? А? Объясни мне, солдат!
Я говорю: не знаю.
Она говорит:
— Почему вам обязательно нужно куда-то идти — и кого-то там убивать?
Я не знаю, что ответить.
Она говорит:
— А потом еще желательно сдохнуть где-то там, вдали от дома — в грязи и вонище!
Я молчу.
Она помедлила и говорит:
— Тогда вы будете счастливы, да?
Повернулась и ушла в дом. А я смотрю ей вслед, и у меня внутри — пустота. Словно вырвали что-то очень важное и теперь нити свисают.
* * *Наверное, она что-то почувствовала. Женщины в этом смысле вообще тоньше устроены. Как барометр.
Я зашел в сарай и вытащил сверток. Длинный, почти в мой рост. Снял мешковину, проверил и завязал обратно. Потом взялся за пистолеты. Заводил каждый и нажимал на спуск. Не то, чтобы дергался. Просто надо было себя чем-то занять.
Хотя — не без мандража, конечно.
Потом разобрал вещи. Морковкины — в одну сторону, свои — в другую. Из своих назавтра отобрал солдатскую куртку, рубаху, чулки, бриджи. Все чистое, как на парад.
Деньги, бумаги. «Завещаю своей дочери Анне-Фредерике...» и так далее.
Все, кажется.
А потом я вспомнил, что сказала Марта в день нашей встречи.
Во дворе — бочка, в бочке — вода. В воде закат отражается. И моё лицо заодно.
Cмотрю на себя и думаю — где красивый? Чего она выдумала?
А потом подумал — правильно, наверное. Может с нами, мужчинами, это тоже работает? Мы нужны женщинам, а они — нам. Мужчина постоянно должен доказывать женщине, что она — лучшая в мире. Иначе он не мужчина, а сапожная подошва. Чтобы мы из угловатых, негибких, жестких, туповатых становились такими, как есть — мы должны отдавать.
Это же просто. Если воду не вычерпывать, она уходит. Может, мы тоже пересыхаем, как колодцы?
И тогда, блять, в нас выстрелить надо, чтобы вода появилась?!
Когда совсем стемнело, я поднялся на крыльцо и открыл дверь. А там — она. Вроде как случайно в сенях стоит.
Я на нее смотрю, а она отвернулась. Только... я знаю, что она меня видит. Не глазами, всем телом. И она знает, что я знаю.
Стоим, дыхание друг друга слушаем.
А потом я сделал шаг. И другой. И как-то само собой получилось, что мы стоим рядом, и кажется, что кожа у неё в темноте тихонечко светится.
Прижал к себе. Она затихла и в грудь мне упирается. Лапки мягкие, как у котенка.
Я говорю: привет.
* * *Спящая змея проснулась. Открылись двери лавок, зашумели люди. По пыльной чешуе зацокали каблуки и копыта. Цок, цок, лошадка! И улыбается.
Я посмотрел наверх. Небо в просвете домов чистое, света достаточно.
Перевёл взгляд на лавку портного. Ножницы большие и белые, нитки зеленые. Все четкое и яркое. Отсюда до вывески пятьдесят два шага — я проверял.
Потом задернул занавески, чтобы осталась только узкая щель. Взял стул и устроился у окна. Аркебузу поставил к стене, кувшин с водой — на пол, по левую руку.
И стал ждать.
* * *Потому что однажды просыпаешься ночью, а вокруг темно — и душно, и грохот, и скрип, словно за стеной перетаскивают мебель. А потом, без перехода, гул голосов, который отзывается во всем теле. Только слов не разобрать, словно это кошмарный сон. Одни вибрации, низкие, тяжелые, тягучие, как патока. И этих в голосах звучит тоска и ужас — оттого, что обладатели голосов знают, что им предстоит совершить.
В неясной тревоге, на границе сна и темноты, ты лежишь с открытыми глазами и чего-то ждешь. Кажется, вечером ты поругался с женой из-за ерунды — сейчас даже не можешь вспомнить, из-за чего именно — но заснул ты не в спальне, а на кушетке в гостиной, где спал не раздеваясь и даже не сняв сапоги. Ты лежишь и слушаешь, как в груди отзываются зловещие тамтамы. А за стеной идут люди с тягучими голосами и глаза у них пустые, как у ящериц.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});