Андрей Мартьянов - Возрождение надежды

— Шад отправился с двумя каттаканами в Дангару. Драйбен с Кэрисом и Рильгоном — в Раддаи. Разве Кэрис тебе ничего не говорил? — удивилась девушка. — А ты и правда был в отряде тальбов, которые помогли ополченцам не допустить степняков к Хмельной Горе?

— Был, — без воодушевления ответил Фарр. — Они многих мергейтов своими молниями прикончили. Зрелище было жуткое. Люди, представь себе, словно гигантские факелы горели. Не попусти Богиня еще раз такое увидеть! — Юноша передернул плечами и уставился в просвет между полуприкрытыми ставнями на легкие белые облачка, медленно плывущие по бледно-голубому небу. — Если бы не магия тальбов, ополченцы бы степняков не сдержали. А после того как у засек чуть не треть первого тангуна сгорела, мергейты к Рагборскому тракту откатились и совещаться принялись. И часть, я так понял, назад в Сеггед отправилась, а часть дальше к границе Нарлака двинулась, на соединение с Гурцатом. Ты про это Лайле спроси, его Тиир вместо себя командиром оставил. Я-то что могу рассказать? Мергейты спешились, чтобы через завалы из деревьев перебраться, тут их тальбы и принялись жечь. А до этого лошадей им, видишь ли, жалко было… Ну затем вошли во вкус и с лошадьми вместе пошли степняков поджаривать, чтобы страху нагнать. Так зачем Даманхур в Дангару отправился? Трон возвращать?

— Да. Туринхура со дня на день шадом должны провозгласить. Вот Даманхур и собрался почву подготовить, чтобы при скоплении народу объявиться, — нехотя промолвила Фейран.

— А как видения твои? Получится это у него? — осторожно спросил Фарр, видя, что девушка не слишком-то хочет говорить на эту тему.

— Не знаю. Не было мне видений про Дангару, — кусая губы, ответила Фейран, и тонкие пальцы ее начали беспокойно теребить пояс желтого, оттенявшего черноту волос и бровей платья. — Мне теперь чаще всего Раддаи снится. Священный Дом и Небесные Самоцветы. Из-за этих-то снов Кэрис с Драйбеном в Белый город и отправились.

— Та-ак… — пробормотал Фарр, начиная догадываться о том, что измыслили его друзья, пока он с тальбами добирался до Хмельной Горы. — Что же, они надумали Цурсога в Раддаи переправить и там через него до Подгорного Властелина добираться?

— Не знаю. Ничего-то я не знаю! — Фейран вскочила со стула и пробежалась по комнате. Распахнула ставни, безо всякой нужды поправила скатерть на столике, передвинула стоящую на нем вазу с огромными фиолетовыми колокольчиками. Упоминание о Даманхуре сильно встревожило ее, и, вспомнив о перешептываниях служанок, Фарр, дабы утешить и успокоить девушку, бодро заявил:

— Тебе совершенно нечего беспокоиться о солнцеподобном. Раз уж его сопровождают двое Рильгоновых родичей, все будет в порядке. Никуда от него Золотой Трон не денется.

— Да что трон! Лишь бы сам живой из этого проклятого города вырвался! совершенно по-бабьи всхлипнула Фейран, по расчетам которой Даманхур должен был вернуться в Хмельную Гору еще нынешним утром.

Осень постепенно сдавала свои права зиме. Ночами на стенах Хмельной Горы появлялся иней, и в лунном свете замок становился серебристо-голубым, словно был выкован из серебра.

Этим вечером с пасмурных небес летел редкий колючий снежок, почти сразу таявший на земле. Заходящее солнце скрыли тучи, но в стороне заката облака приобрели желто-алую окраску, казавшуюся почему-то Войко зловещей. После сражения с мергейтами ему, впрочем, многое начало представляться в мрачном свете. "Влюбился, что ли, в кого?" — озабоченно спрашивала Эйя; "Никак дурную болезнь подцепил?" — ворчливо осведомлялся Страшар, но парень на все вопросы только отнекивался и отфыркивался, ибо сам не понимал, что же с ним происходит.

На самом же деле ничего удивительного или скверного с ним не случилось. Просто он как-то разом повзрослел. Битва со степняками произвела на него поистине неизгладимое впечатление. Две, а то и три тысячи убитых, тяжелораненых и искалеченных, среди которых были его хорошие приятели и даже тальбы, которым бы еще жить и жить, заставили его ужаснуться и призадуматься. То, что представлялось ему прежде забавной игрой, развлечением для настоящих мужчин, обернулось кровью, грязью и страданием.

Забавный и жутковатый упырь превратился на его глазах в искуснейшего, сострадательного врачевателя, не видящего разницы между своими и чужими ранеными. Злыдень-аррант оказался заботливым и мудрым командиром, чьи придирки и занудство сберегли жизни множеству ополченцев. Ученый прэт, сумасбродный жених Асверии, да и сама конисса, над коими склонен он был в душе посмеиваться, проявили чудеса отваги, в то время как очаровавшие его поначалу тальбы повели себя, как злые, склонные к жестоким шуткам дети. Не все — разумеется, к Тииру или, скажем, к Эйе это не относилось, — но многие другие жгли мергейтов своими волшебными молниями с удовольствием и азартом, неприятно поразившими юношу.

Однако больше всего изумили его пленные мергейты, которых кое-кто из молодых ополченцев, и он в том числе, предлагали прикончить на месте. Сейчас ему стыдно было об этом вспоминать, но как тут забудешь, ежели за одним из них — Мадьоком — он и был послан вернувшимся из Раддаи Рильгоном.

Каттаканы, жестоко израненные в самом начале сражения, оправились и ожили с невероятной быстротой. Своими волшебными инструментами они спасли многих, но и нагляделись на чужие раны и увечья больше, чем кто-либо, и должны были бы вроде возненавидеть мергейтов, но этого почему-то не произошло. Теперь Войко и сам вынужден был признать, что степняки эти — люди как люди, а тогда Мадьока этого, охранявшего Цурсога Разрушителя, ему больше всех прочих порешить хотелось…

Шествуя через двор и изредка смахивая с ресниц сухие снежинки, Войко приметил спешащего к конюшне тальба и устремился ему наперерез. Если Аньял отправляется к своим, то с ним его ни один дозор не остановит и объяснять ничего не придется.

— А, господин Войко! — полушутя-полусерьезно сказал тальб, заметив юношу. Только он да еще Рильгон обращались к нему уважительно, словно ко взрослому, семейному человеку. — Со мной собираешься ехать?

— Нынче не по своей воле — послали, — ответил Войко.

— За какой нуждой на ночь глядя? Хотя что спрашивать, коли с каттаканами поведешься, все равно становится, день или ночь.

— Это верно, — поддакнул Войко. — А послал меня Рильгон за Мадьоком. Велел его срочно в замок препроводить.

— За наем Гурцатовым? Который при Цурсоге состоял? Зачем это он Рильгону понадобился, не знаешь?

— Не знаю, — не моргнув глазом соврал Войко. Он уже давно привык, что никто ему никогда ничего не говорит и толком не объясняет, и научился искусно подслушивать и подглядывать, причем чутье редко подводило его, позволяя неизменно оказываться в нужный час как раз в том месте, где затевалось нечто интересное. Поэтому едва ли можно сказать, что он случайно услышал разговор Асверии с Рильгоном о том, что завтра поутру они возьмутся за Цурсога всерьез и сделают это не где-нибудь, а в Раддаи, в Священном Доме. В Белый-то город за ночь и надобно доставить Даманхура, Фарра, Мадьока и еще целую кучу народа. И оказавшийся поблизости — как кстати! — Войко был отправлен за Мадьоком. Ну кто бы поверил, узнав, что мергейтский десятитысячник нужен Асверии и Рильгону для того, чтобы помочь им избавить мир от Подгорного Властелина?! Что от одного из самых преданных слуг Гурцата, охранявшего Цурсога и помогавшего ему плести колдовство вместе с покушавшимся на Даманхура Берикеем, зависит, сумеют ли они одолеть Чужака, натравившего степняков на Сак-карем, Халисун, Нардар и Нарлак?..