Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер
Она посмотрела на меня пристально своими светлыми блестящими глазами и чуть-чуть кивнула головой.
— Вы не испытали на своей коже, каково это угнетение!.. Как же вы можете, как вы смеете так говорить! — закричал на меня рядом стоявший, рыжий, весь в мелких веснушках еврейчик.
Она взглянула на него и, неожиданно дотронувшись до моей руки, сказала:
— Идемте отсюда… Я устала… — И она отступила на несколько шагов к стене, опустилась на мягкий диванчик из шелковой серой, блестящей материи и указала мне место подле себя.
XXXI
— Вы совершенно правы… — сказала она, — и то, что вы говорите, я напрасно стараюсь втолковать моим соплеменникам… в особенности моему отцу… Они все за это на меня в ужасной претензии… — сказала она тихо. — Называют изменницей, отступницей и Бог знает чем… — И она кинула взгляд на группу молодежи, от которой мы только что отошли.
Эта группа горячо о чем-то разговаривала и все смотрели на нее с сожалением, со злобой. Очевидно, их раздражало то предпочтение, которое она оказала мне — не соплеменнику.
Я широко раскрыл глаза и смотрел на нее, удивляясь более и более, а она продолжала:
— Им не нравится мой объективизм… Они непременно хотят страсти, а не рассудка… Зачем?! — И она пожала плечами. — Я думаю, правилен именно тот взгляд, в котором сердце повинуется рассудку, а не влечет человека туда, куда тянет его кровь…
— Я просто изумлен… поражен… — прошептал я. — Я не встречал, не воображал найти взгляд, подобный вашему. Я сейчас говорил с господином Бергенблатом…
— С моим дядей… — перебила она. — Я должна предупредить вас… Может быть, я и глупо это делаю… что в его взглядах много правды… но есть… — И она так тихо произнесла последние слова: — есть и лукавство… Он все-таки смотрит не совершенно объективно.
— Я удивляюсь, — сказал я, — что вы так верно и беспристрастно оцениваете положение вещей, и я думаю, что если бы хоть одна треть нашего общества смотрела так же, то дело объединения было бы выиграно…
— Вы, может быть, думаете, — перебила она меня, — что вся вина только в нас и что ваши единоплеменники не смотрят на нас свысока?..
— О да! Это есть, — признался я, — но в нас, преимущественно перед всеми нациями, гораздо более космополитизма… братства…
— Нет! Это только вам так кажется… Европейская цивилизованная жизнь гораздо скорее уничтожает племенную рознь, чем ваш интуитивный космополитизм.
Я смотрел на нее и не верил себе, не верил, чтобы молодая девушка могла смотреть на вещи так глубоко, с такой объективностью разрешать сложный национальный вопрос.
— Возьмите, вы, например, англичан, разумеется интеллигентный, притом не аристократический слой… У них почти нет привязанности к земле, к родине. Они сочувствуют ирландцам, заводят благотворительные общества. Возьмите американцев, шекеров… эту космополитическую общину, где совершенно утихает племенная вражда. Она остается за порогом их братской семьи…
Я любовался на ее красивое, покойное лицо. Я слушал ее с жадным вниманием. Мне казалась она совсем особенным созданием, стоявшим на каком-то пьедестале, далеко выше всего окружавшего нас. Я почти благоговел перед ней.
К нам быстро подошла Геся.
XXXII
— Довольно! Довольно! — закричала она, махая руками. Никто не уединяется среди многолюдного общества, стремящегося к объединению… Ты напрасно, милая сестра Лия, расточаешь перед ним блестки твоей учености… Ведь это просто «собачатник».
Я чувствовал, как кровь бросилась мне в голову при этой рекомендации. Но она храбро взяла меня за руку и, увлекая меня в сторону, проговорила на ходу:
— Мне нужно сказать тебе два слова… Ты очень дурно ведешь себя в незнакомом обществе… Ты разъединяешь, а не соединяешь… Глупой Лии жестоко достанется завтра от отца… Посмотри, как свирепо он глядит на тебя и на нее. — И она указала глазами на дальний угол, где стоял господин Габер и действительно метал куда-то свирепые взгляды.
Затем он быстро подошел к Лии и начал ей что-то говорить с жаром, с угрожающими жестами, так что краска покрыла ее прелестное лицо.
Между тем Геся говорила мне:
— Ну, разве ты не собачатник? Скажи, пожалуйста… увидал женщину красивее твоей матримониальной супруги и тотчас же пустился плясать перед ней на задних лапках. Ах ты, легальник, легальник!.. И знаешь ли ты, перед кем тратишь порох?! Ведь это ледяная сосулька… Никаким огнем, никаким порохом ее не разогреешь, не взорвешь… Ведь это ходячая книга… Синий чулок… У нее внутри одни сухие корочки вместо сердца… На нее можно любоваться как на мраморный бюстик… Но больше от нее ничего не спрашивай… И не смей, не смей на нее заглядываться, слышишь! Я… твоя законная супруга, этого не позволяю… Слышишь! Не позволяю. — И она быстро помахала пальцем около моего носа.
Говоря это поучение с жаром ревности, она оглядывалась искоса, бойко своими сверкающими глазами во все стороны.
— Поедем сейчас же отсюда! — сказала она повелительно. — Слышишь! Тебе здесь нечего больше делать… Поедем… а не то я одна уеду, и ни меня, ни твоей драгоценной дульцинеи Самбуновой тебе не видать, не видать как своих ушей…
Эти последния слова меня сразу отрезвили. Я вспомнил о Жени, и увлечение мое Лией — сразу охладело… Мне действительно стало стыдно и совестно, что женскую красоту я ставлю выше всего и ради нее забываю прямое, настоящее дело.
Незаметно мы вышли из залы.
— Послушай! — сказала Геся на улице. — А ведь я голодна, и все из-за тебя, собачатник развратный!.. Если бы не ты… я бы осталась ужинать у отца… Он всегда так сытно, славно кормит и поит тоже на славу… Ты меня должен накормить… Слышишь!.
— Куда же я тебя повезу? Я здесь не знаю ваших ресторанов!.. Вези меня!..
— Я ни разу не бывала у Дюссо!.. Поедем!.. Эй! Извозчик!..
И мы отправились, или правильнее говоря, она повезла меня, к Дюссо. Извозчик попался бойкий, и мы живо доехали…
Она спросила отдельный кабинет — уютный, комфортный, с такими мягкими упругими соблазнительными диванами, что они мне сразу представились в виде алтарей веселому богу Приапу.
Она заказала рыбу Saumon à la sauce[39] и велела сейчас подать шампанского…
— Я пить хочу!.. — сказала она.
— Разве шампанским можно напиться? Спроси сельтерской, содовой воды, а шампанским можно только напьяниться…
— Напьяниться!.. ха! ха! ха!.. Я никогда не была пьяна… Напьянь меня!.. — И она прыгала на мягких пружинах дивана и качала меня.
«Какая разница с тихой, рассудительной, неувлекающейся Лией, — подумал я… — Две двоюродные сестры и две противоположности…»
