Андрей Курков - Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

- Этот, что ли? - спросил он.

Банов аж поднялся на ноги - так удивился.

- Да, - сказал он. - Этот. Там еще бумаги школьные были...

- Бумаги, голубчик, я сжег, - признался Кремлевский Мечтатель. - А портфель, вы уж извините, присвоил. Мне он очень даже пригодился, я в нем корреспонденцию храню... Вы не против?

Банов пожал плечами.

- Нет, пожалуйста, - сказал через минуту. - Я ведь собственно не за портфелем спустился. Мне больше узнать хочется, куда мой друг Карпович пропал...

Где-то рядом раздался треск веток, и Банов испуганно оглянулся.

Старик вытащил из карманчика жилетки часы на цепочке, раскрыл их.

- Обед солдат несет, - сказал Банову. - Вы пока в шалаше спрячьтесь!

Банов забежал в шалаш и притаился там, прильнув глазом к щелочке, сквозь которую и старик был виден, и костер.

На полянку вышел солдат с трехэтажным обеденным судком.

- Добрый день! - сказал солдат старику. - Как здоровье?

- Спасибо, неплохо, - ответил Кремлевский Мечтатель, принимая от солдата судок. - Ты, голубчик, случайно ничего не слышал: тут, говорят, один человек потерялся... по фамилии Карпович... А?

И посмотрел старик на солдата пристально, сощурившись.

Солдат задумался, на небо глянул, словно припоминая что-то.

- Искали здесь одного месяцев пять назад, - кивая, сказал солдат. - Вроде не нашли... Курьер был временный... А больше вроде никто не пропадал.

- Ты мне, кстати говоря, лимон принес? - спросил Кремлевский Мечтатель.

- Ой, чуть не забыл, конечно принес! - солдат вытащил из кармана галифе крупный желтый лимон и передал старику.

- Спасибо! Спасибо, голубчик! - старик обрадовался. Когда солдат ушел, Банов выбрался из шалаша к костру. Старик вытащил из внутреннего кармана пиджака две ложки: столовую и чайную. Чайную передал Банову.

- Давайте пообедаем, голубчик. Проголодались, должно быть?

На первое был борщ. Хлебали они его из одной мисочки. Старик большой ложкой захватывал всю гущу и куски мяса, а Банову только жижа доставалась, потому что все остальное просто вываливалось из чайной ложки.

Ели молча.

Когда принялись за второе - узбекский плов, - старик повеселел. Надо сказать, что и Банов повеселел, потому что с пловом совладать чайной ложкой было полегче: тут ему и рис доставался, и мясо.

- Ну а что ж вы дальше делать будете? - спросил, жуя плов, Кремлевский Мечтатель.

- Наверх пойду... - сказал неуверенно Банов, хотя конкретно еще не представлял себе, как все это осуществить, ведь понятно было ему, что только чудом не попался он, спускаясь на Подкремлевские луга. А второй раз чуда даже дураки не ожидают.

- Оставайтесь, - сказал вдруг старик. - Что вам наверху делать?

Банов посмотрел на старика удивленно.

- Да еще попадетесь вдруг... - продолжил Кремлевский Мечтатель. - Вас как звать-то?

- Василь Васильевич Банов.

- Ну вот, Василий Васильевич, чего вам там наверху делать? Оставайтесь! Говорить будем, мечтать. Может, какие-нибудь тезисы вместе напишем?

Банов пожал плечами.

- У меня там товарищ Клара осталась... - сказал он.

- Ну у меня там тоже много, знаете, товарищей осталось... Это ничего...

На третье достался им густой клюквенный кисель.

Хлебали они его ложками: старик - столовой, а Банов - чайной.

А сверху светило солнце. По голубому яркому небу летали птицы, а одна из них - жаворонок - поднялась высоко-высоко, выше других, и запела там так красиво, что заслушались старик и Банов.

- Видишь, красота здесь какая, - сказал потом Кремлевский Мечтатель. Просто не жизнь, а рай! Оставайся!

Банов, размягченный песней жаворонка, кивнул.

Глава 27

Весна задышала сухими майскими ветрами. Прогремели над Новыми Палестинами две грозы, и снова стало сухо. Однако зелень полей не тускнела, и речка, бежавшая между холмом и лесом, не усыхала, а значит, в тех местах, откуда бежала она, дожди шли и все с природою было в порядке.

Новопалестиняне трудились от восхода солнца и до заката. Пили теперь меньше, потому как некогда было. И только бригадир строителей, так и не снявший после окончания зимы свой грязный ватник, ходил всегда под хмельком, хотя и деловитою походкою.

Горбун-счетовод тоже делом был занят. Зажав толстую бухгалтерскую тетрадь под мышкой, а огрызок карандаша в руке, приходил он то на поле, то в коровий коровник, то к строителям, ровнявшим лопатами площадку за зимней кухней для будущей школы. Приходил и переписывал в тетрадь, как кого по имени или прозвищу звать. А на вопросы любопытных объяснял, что пытается он таким образом понять убыль рабочей силы, которой еще год назад было больше, а теперь, несмотря на рождение детей и их ежедневный рост, стало меньше.

Все в Новых Палестинах были заняты делом, и только ангел был занят мыслями. Мыслил он о многом, и когда становилось ему уже невмоготу от этих мыслей - шел то в коровник, предлагая свою помощь, то к строителям. В коровнике ему вместо работы давали обычно парного молока, ну а строители, в отличие от доярок, нашли ангелу занятие - всякие-расстояния на поверхности холма шагами мерять. Так и ходил ангел мерными шагами то от одного воткнутого в землю колка к другому, то наоборот. А потом уже, перепроверив по три раза количество шагов, подходил к бригадиру или же, если того не было, к любому строителю и говорил, сколько этих самых шагов вышло.

Так и шло жизненное время в Новых Палестинах. Дни, несмотря на свою долготу, проходили быстро, и всякий раз после затухания дня приходил на холм и его окрестности глубоко-синий вечер, зажигал звезды и воодушевлял всех или на сон, или на плавные разговоры.

Вот и еще один день выдохнул солнечный свет и прилег на землю, накрывшись темно-синим в ярких звездочках одеялом.

Ангел, видя вокруг себя замирающее движение, тоже было к лавке своей пошел. Но тут вернулись мысли, и притом самые беспокойные из них - об учительнице Кате. И вышел тогда ангел из человеческого коровника, в котором жил. Вышел на холм, прошелся по нему и остановился у склона; посмотрел вниз, где у загадочно поблескивавшей речки тускловато светилось окошко в домике Захара-печника.

Вспомнился ангелу услышанный там же, под этим окошком разговор. Посмотрел он на звезды, полюбовался ими да и пошел вниз по тропинке, ведущей к домику коптильщика.

Подошел к окну, замер, прислушиваясь. И услышал приглушенные голоса. И неважно было ангелу - о чем там говорят, не пытался он разобрать слова, которыми обменивались двое беседующих. Просто хотелось войти в домик, сесть за стол и дождаться, пока спросят они о его мыслях.

Постучал в дверь.

Разговор замер, притаился. Но послышались тяжелые шаги. Громыхнула железная щеколда, и дверь отворилась.