Андрей Буторин - Червоточина

Погоди-ка, подумал вдруг Нича и остановился. Колготки, говоришь? На здоровье?.. А почему бы и нет? Паркуа бы, едрена вошь, и не па?! В конце концов, это свихнувшийся мир для таких же людей! И, если уж на то пошло, здоровье ему и в самом деле дороже, чем насмешки окружающих. Сами-то эти окружающие вообще вон голыми бегают! Так что прочь условности и комплексы! Колготки – не половой признак, а всего лишь средство защиты ног от солнечных ожогов.

Приняв решение, Нича принялся рыться в пакетах с колготками. Разноцветные, телесного цвета и белые он сразу отверг. Черный цвет показался ему более мужественным. Оставалось подобрать размер. А какой ему нужен, Нича, естественно, даже не подозревал. Взял пакет с номером четыре, разорвал, достал колготки, но даже не надевая, понял, что размерчик не его. Тогда он нашел «шестерку». Вынул из пакета обновку; приплясывая сначала на левой, потом на правой ногах, натянул это непотребство. Заправил в них рубаху, но подумал, что так будет выглядеть не просто идиотом и клоуном, а кое-кем похуже, и выпустил сорочку поверху. И все равно он чувствовал себя придурком и извращенцем. Но тут взгляд вновь скользнул по висящим в рядок шортам. Нича обрадованно щелкнул пальцами и выбрал самые длинные, по колено, и быстро надел их поверх колготок, заправив, теперь уже вполне оправданно, внутрь рубашку.

С одеждой было покончено. Уставший от решения этой проблемы Нича направился к выходу и возле самых дверей увидел зеркало. Он заглянул туда и ахнул… Строгая белая сорочка и галстук-бабочка гармонировали с бейсболкой и огромными темными очками, как торт с огурцами. Но все-таки это можно было при необходимости съесть. «Есть» же сорочку с шортами, да еще надетыми на черные колготки, было абсолютно неудобоваримо. А ярко-синие шлепки добавляли в несъедобный винегрет особый, вызывающе ядовитый штришок.

А с другой стороны, подумалось Ниче, лет сто пятьдесят или двести назад любой современный наряд показался бы дикостью. И ничего, мы все это носим и радуемся. А может, я обогнал современную моду на те же сто пятьдесят лет? Может, я законодатель нового в ней направления?.. Он хмыкнул, гордо выпятил грудь и вышел под жаркое, не страшное ему теперь солнце.

Ноги сами несли преображенного Ничу по городу. Куда именно, он даже не задумывался. Шел себе и шел, стараясь меньше глазеть по сторонам, потому что нелепый мир продолжал показывать свои идиотские фокусы. Похоже, крыша здесь поехала не только у людей, но и у всего окружающего в принципе. Причем в самом буквальном смысле, как у красивого трехэтажного здания на правой стороне улицы. Его крыша легко вдруг соскользнула с места, плавно перелетела через дорогу и опустилась на школьный корпус, который медленно, будто нехотя, расплющился под ней в неровный, ощерившийся арматурой блин. А из аккуратненького частного коттеджа неподалеку стала вдруг расти труба. Обычная кирпичная труба стала вести себя словно саженец, рост которого демонстрируют при ускоренном показе. Сначала она просто тянулась кверху, мечтая, видимо, достать до солнышка. Но потом и впрямь, словно растение, стала пускать ростки в стороны, превратившись в подобие кирпичного дерева. Затем на кончиках каменных ветвей стали набухать «бутоны», которые быстро, в считаные секунды, раскрылись, показав маленькие домики, копии «родительского» коттеджа. Все они были перевернуты крышами вниз, так что ветви стали как бы естественными продолжениями их собственных труб. Домики быстро росли, наклоняя ветви, которые на удивление легко сгибались, хоть и выглядели кирпичными. В результате через каких-то пару минут вокруг одного коттеджа стоял уже десяток его копий, а их трубы, загнувшись красными дугами, образовали странную арочную сеть, напомнившую Ниче кровеносную систему из учебника анатомии. Он поскорей отвернулся и стал смотреть на лесистые холмы, зеленеющие за поселком. Но успокоение взору не принесли и они. Одна из улиц, заканчивающаяся как раз возле холмов, стала вдруг удлиняться. Асфальтовая полоска дорожного покрытия, словно плоская змея, поползла прямо на холм. Она взбиралась стремительно, будто горная речка. Правда, текущая вспять. Когда дорога перевалила через вершину, она стала медленно проваливаться внутрь горы, словно нагретая проволока, брошенная на кусок льда. Нича невольно задержал дыхание и не успел выдохнуть, как холм оказался перерезанным надвое.

Да, этот мир определенно рехнулся. Или, наоборот, окончательно спятил он сам. Но этот вариант он решил пока не рассматривать и вынес вердикт: здешними чудесами и приключениями он сыт по горло и немедленно возвращается к Соне. Поскольку, во-первых, отчетливо понял, что очень соскучился по ней, а во-вторых, и это было в принятии решения главным, он сильно за нее переживал.

И вообще, подумаешь, женские капризы! Не хочу видеть, не могу слышать, не подходи больше, не бери мои игрушки и, как говорится, не писай в мой горшок!.. Детский сад какой-то! Мужик он, в конце-то концов, или нет?! Имеет он право полюбить? Имеет право бороться за свою любовь?.. Да пусть она что хочет говорит и думает, а он придет и скажет: выбрось всю эту муть из головы, я люблю тебя – и точка! А там, в той комнате, были не мы. В нас сидели «черви». Вот что он ей скажет. И расскажет, что эти расползшиеся червяки наделали тут, в курортном городке. Как быстро здесь люди перестают быть людьми, как легко они убивают друг друга, рвут на кусочки… Как совокупляются походя… Нет, это он, пожалуй, говорить не станет. Зато расскажет, как здесь размножаются делением, как пытаются ходить деревья и летают крыши, как растут из труб дома, а дороги кромсают собой горы, словно буханки хлеба. И пусть Соня скажет, что это все лишь от дурного воспитания и затаившихся порочных желаний!

Все. Решено. Срочно к Соне! Вот только бы еще перекусить на дорожку, а заодно и с собой чего вкусненького взять.

Нича шагал по улице, которая, как он помнил, вела к центральному парку. В тот раз, когда он отдыхал здесь с родителями, они каждый день гуляли по парку и обедали там в открытом кафе. Это воспоминание ностальгически кольнуло его, и ноги сами повернули к парку. А осознав, куда направляется, он не стал ничего менять. Какая разница, где поесть? Почему бы и не в парке? Там действительно хорошо.

Но до кафе он дойти не успел. Собственно, он давно уже слышал неясный шум вдалеке, но за важными думами не придавал ему значения. Но теперь он подошел к источнику шума довольно близко и понял уже, что шумят люди. Из-за кустов и деревьев их еще не было видно, но, судя по всему, собралось их там много. Как бы даже не больше того десятка, о котором упоминал Казик. Впрочем, вспомнил Нича, одних только Кать стало на семнадцать больше. Может, и другие того… размножились?