Юрий Никитин - Имортист

Они все встали так, чтобы экраны с уборкой трупов за их спинами, добрые, значит, не могут пролитую кровь зреть, даже ястреб Ростоцкий враз оголубел, как только пришлось самому руководить расстрелом перверсников, только я лицом ко всем пяти экранам… Ну что ж, я – президент, мне смотреть надо. Я должен видеть все.

– Вы все еще не замечаете, – сказал я с таким нажимом, что они переглянулись, – что наступило время великой жестокости! Можно даже с прописных: Время Жестокости!.. Великой Жестокости!.. Время опередило нас, господа. Жестокость востребована, мы уже готовы к ней, мы за обедом не случайно преспокойно смотрим прямые репортажи с автокатастроф, бомбардировки, кровавейшие боевики и фильмы о серийных маньяках, крупно на весь экран расчленяющих тела… Мы сами, особенно наши дети, убиваем и убиваем в реалистичнейших баймах тысячи людей, взрываем машины, дома, бомбим, разносим все ядерными ударами!.. Но, как заведенные попугаи, продолжаем вякать о какой-то жестокости!

Они слушали в молчании, отводили взгляды. Вертинский вздохнул, сказал невесело:

– Сермяжная правда в ваших словах, господин президент, есть… но беда в том, что о жестокости скажут не тети Мани на лавочке, а президенты весьма крупных и влиятельных стран!.. Да, поймут ваши мотивации, позавидуют даже… там, глубоко внутри, но вслух с праведным негодованием заклеймят, заклеймят… А газеты подхватят.

Атасов поддержал:

– Эти газеты я бы все сжег вместе с издателями и журналистами! Но это у меня только праведный вопль, а решать приходится с холодной головой.

Я кивнул на дверь из зала:

– Пойдемте решать. Понятно, что такая акция незамеченной не пройдет. Начинайте готовиться. Игорь Игоревич и Ростислав Иртеньевич кое-какие меры уже предусмотрели, но давайте подключайтесь все.

Мне казалось, что как только я закинул свои тезисы об имортизме в Интернет, о нем узнал весь мир. Так наивно надеется каждый, открывая свою страничку и помещая фотографии себя, любимого, а также краткую автобиографию, а потом недоумевает: ну почему народ не ломится ко мне, ну совсем не интересуется мною?

Нет, я не настолько наивен, с Интернетом дружу с первых его дней, знал, на какие сайты закинуть сразу, на каких форумах дать линки, так что про имортизм узнали быстро, узнали многие, а затем и практически все, кто бывает в Сети, за исключением совсем уж отмороженных, кто посещает только порносайты.

Однако Россия по подключенности к Интернету обогнала только Республику Зимбабве, там сейчас гражданская война, все электростанции взорваны, и потому меня в самом деле знает только высоколобая верхушка, а военные, которые к ней не принадлежат, засыпали меня вопросами.

Это было на другой день после расстрела гомосеков. Все СМИ начали было привычно сотрясать воздух о преступлениях власти против народа, но как-то быстро умолкли: хоть какие деньги ни получай из-за океана, но когда министр культуры Романовский одним росчерком пера закрывает целые телеканалы, то оставшиеся предпочли крутить «Лебединое озеро».

За рубежом крик только начался, будет хуже, кто-то обязательно сделает представление в международный трибунал или еще в какой-нибудь юсовский суд, я поручил Волуеву следить за новостями, а сам на встрече по поводу годовщины Кантемировской дивизии в большом зале для собраний произнес краткую, но прочувственную речь. Генералы и высшие офицеры встретили бурными продолжительными аплодисментами, перешедшими в положенную мне по рангу овацию. Я покровительственно улыбался и помахивал ручкой, справа налево и слева направо, не слишком быстро и не слишком медленно, а как должен делать отец народа.

Я стоял за трибуной, офицеры расположились в зале, стояли в проходах, от звезд рябило в глазах, я изумился, заметил среди множества генералов и полковников одного лейтенанта, подумал, что неправильно прочел погоны, но все верно: ни одного капитана, даже майоров вроде бы нет, а лейтенант есть!

Он как будто зацепился за мой взгляд, вскинул руку и, прежде чем на него успели шикнуть, выпалил:

– Господин президент, почему в имортизме обязательна вера в Бога?

Я в затруднении посмотрел в юное лицо лейтенанта, не поймет же, но с каждым надо говорить в меру его понимания, я ответил с мягкой улыбкой:

– Верующий – более надежный человек. Верующий в имортизм – вдвойне.

– Почему вы считаете, что имортизм победит во всем мире?

– Он не с дерева свалился, – объяснил я. – Он возник… как реакция на то, что христианство не осуществило своей задачи в мире. И коммунизм не осуществил!.. Но к Цели человечество прийти должно. Это и вызвало к жизни имортизм, это естественная реакция всепланетного человеческого организма.

Сидящий рядом полковник тихонько цыкнул, лейтенант умолк, а сам полковник поинтересовался:

– Как относитесь к тому, что имортизм практически запрещен во всех странах?

– Если подумать, – сказал я, – то вы признаете, что имортизм прав, но не по тем законам, которым решили повиноваться во всем мире. Это вчерашние законы! Вы будете жить по другим.

Лейтенант живо спросил:

– Имортизм – это законы завтрашнего дня?

Я покачал головой, отказываясь попадать в такую простую ловушку:

– Нет, сегодняшнего.

Другой полковник оглянулся за разрешением на сидящего рядом генерала, задал вопрос:

– Господин президент, но, несмотря на кампанию против имортизма в ряде стран, общества имортизма все растут! Чем вы объясняете? Если на Западе мир чистогана, то что заставляет людей становиться под удар, объявляя себя имортистами?

Я развел руками:

– Имортизм на Западе для кого-то послужил той самой огненной идеей, что повела в бой за правильное устройство общества, но для большинства лишь послужила искрой, воспламенившей быстро нарастающее недовольство. На Западе большинство уже чувствовало, что «дальше так жить нельзя», а имортизм показал не только, в каком дерьме сидим, но и лесенку, по которой можно выбраться. К тому же мы никогда не рассматривали ни Запад, ни отдельно США как некую монолитную силу Тьмы. Там разные люди, как в Древнем Риме жили очень разные люди. И когда Рим рухнул, а с ним и вся громадная мировая империя, то эти новые люди создали Новый Рим, центр древнего имортизма… я говорю о христианстве. И этот Новый Рим, согласитесь, не хуже того, древнего, погрязшего в разврате, убийствах, предательствах, пороках…

Полковник спросил почти с детской обидой:

– А почему у нас сократилось количество каналов телевидения? Вон на Западе их все больше…

– Телевидение, – ответил я, – первая действительно демократическая культура. Она доступна каждому, согласны? Она полностью управляется теми или, точнее, тем, что люди хотят, чего желают. Но в этом как раз и есть самое ужасающее, самое омерзительное и потому самое смертоносное для человечества – чего хотят простые люди.