Виталий Забирко - Пришествие цивилизации (сборник)

Отложив книгу, я задумался над судьбой художественных произведений, и, в конце концов, был вынужден признать, что их значимость не зависит от стилистической чистоты текста. Будь так, самыми великими книгами являлись бы орфографические и толковые словари. Но сколько бы ни было в романе Булгакова корявых фраз, он был, есть и останется величайшим произведением русской литературы двадцатого века.

Выйдя из домика после обеда, я покосился на ящик с увядающей рассадой, поморщился, сел в шезлонг и раскрыл книгу. Однако текст не шел в голову. Промучившись полчаса, я встал и взялся за лопату. Хотелось дать отдых глазам, уставшим от постоянного чтения. В огородных культурах я не разбирался, но, по-моему, к овощам рассада не имела никакого отношения, поэтому я решил устроить нечто вроде цветника у домика.

Управился я ровно до пяти часов — вскопал землю, посадил рассаду, полил, раз десять бегая с лейкой к реке, и когда дверь в домик открылась, с гордым чувством выполненного долга направился в ванную комнату. Долго плескался в джакузи, затем поужинал, немного почитал и лег спать.

Впервые я спал без сновидений, без кошмаров, и мысли о суициде меня не посещали.

6

С тех пор моя жизнь приобрела размеренный ритм — с утра я пропалывал цветник, поливал, затем усаживался в шезлонг и читал. «Гляделки» надо мной вначале перестали перемигиваться, а затем в сплошной сети шестигранных ячеек начали появляться бреши открытого неба. Понятное дело, экзотический экспонат интересен только поначалу, со временем из разряда необычных он переходит в разряд тривиальных и ажиотаж вокруг него угасает. Много ли у нас людей посещают кунсткамеру? То-то и оно…

Падение рейтинга популярности меня не волновало. На Земле задевало, что был для всех безымянным Ларионовым, но здесь я жил своей жизнью, а обладатели «гляделок» — своей, наши интересы не пересекались. Если не представляешь, к чему может привести известность, то и выпендриваться не стоит. А то может получиться как с одним молдаванином, который обнаружил оригинальный полупрозрачный камень, направил его в Академию Наук и попросил, если окажется, что это неизвестный минерал, назвать его своей фамилией. Проанализировав образец, ученые из Академии Наук ответили, что камень является окаменелыми экскрементами динозавра, и попросили подтвердить согласие на присвоение минералу фамилии первооткрывателя. Молдаванин предпочел остаться неизвестным…

Оставив одежду в домике, я разбросал ее по тахте, вернувшись, обнаружил, что шмотки сложены аккуратной стопкой, а сверху лежит мелочь из карманов: деньги, ключи, мобильный телефон, диктофон. Вначале подумал, что одежду постирали, но когда принялся рассовывать по карманам бесполезные в этом мире вещи, то оказалось, что одежда новая. Такая же, как моя, но словно только что из магазина. Быть может, галактическая стирка сродни восстанавливающей? Нам до их технологий далеко…

Напрасно я решил, что вещи из моих карманов бесполезны — дня через три неожиданно зазвонил телефон. Трясущимися руками я извлек его из кармана, включил.

— Слушаю… — прохрипел в трубку.

— Алсуфьев?! — громогласно рявкнул из мобильника Фесенко, будто находился рядом. — Где ты шляешься, через пятнадцать минут мы должны быть в эфире!

— Это Ларионов…

— А… — разочарованно протянул Фесенко. — Извини. Ошибся.

И отключился.

Я с минуту сидел и тупо смотрел на пиликающий гудками отбоя мобильник. Оказывается, я в любую минуту мог связаться с кем угодно по телефону! Я чуть было не набрал номер Фесенко, чтобы объяснить ему, в какой ситуации очутился, но вовремя спохватился. Если начну говорить начистоту, меня примут за идиота.

«Кому же позвонить?! — лихорадочно билась мысль, но здравый смысл ее остудил: — А кто поверит?»

Затем пришла совсем уже трезвая мысль, что за все время, пока я здесь, мне никто не звонил. Точнее, один раз позвонили, да и то по ошибке. Выходит, я не только «неизвестный Ларионов», но и никому не нужный… А раз так, то и мне звонить некому.

Если в первый момент разговора по телефону меня охватила эйфория, что я не забыт, кому-то нужен, то к окончательному выводу я пришел со спокойной душой и абсолютно индифферентно. Земная жизнь осталась где-то далеко в прошлом, звонок оттуда хоть и пробудил воспоминания, но ностальгии я не испытал. Здесь было лучше, здесь я жил сам по себе, а там об меня каждый норовил вытереть ноги, как о половую тряпку.

Звонить я никому не стал, но мобильный телефон не выключил. Вдруг жена или дочь, обеспокоенные моим исчезновением, позвонят? Успокою, как смогу, все-таки человеческие чувства у меня остались. Хотя были большие сомнения, что родственники переживают.

Так и вышло — никто больше не звонил.

Тем временем я познакомился со своими соседями. Сосед за черной перегородкой, прозванный мной за глаза Чижиком-Пыжиком по первому контакту, оказался не в меру вспыльчивым и неуравновешенным. У него был прекрасный музыкальный слух — когда по утрам мы перестукивались, он идеально воспроизводил предлагаемые мной мелодии песен. Но когда он пытался научить меня своим мелодиям, то выходил из себя из-за того, что я неверно повторял его стук, и тогда черная стена напоминала собой вертикально повернутую поверхность озера во время бушующих стихий. Кажется, это были не мелодии, а нечто вроде азбуки Морзе, но я и земную-то азбуку Морзе не знал, что тут уж говорить о галактической.

Медлительный и флегматичный сосед с белой равнины нечасто показывался мне на глаза. Он оказался тем самым белесым туманом над равниной. Это я понял, когда несколько раз увидел его сотканную из тумана бесформенную голову с пустыми круглыми глазницами и провалом рта, вначале принятыми мной за игру теней. Если такая игра теней повторяется регулярно — это уже не случайность. Поначалу он меня не замечал — слишком разная у нас скорость восприятия действительности. Я для него был сплошным мельтешением, чем-то вроде вращающегося винта аэроплана. Однажды утром, заметив, что бесформенное лицо туманного соседа вплотную прилипло к прозрачной перегородке, я полчаса неподвижно простоял перед ней. С тех пор у нас вошло в привычку здороваться подобным образом. Утром, в одно и то же время, его лицо прилипало к прозрачной перегородке, а я полчаса неподвижно стоял напротив. Затем я уходил по своим делам, а лицо за перегородкой медленно таяло, чтобы вновь возникнуть следующим утром.

Жизнь вошла в однообразную статическую колею, но мне это нравилось. «Гляделок» над каньоном сильно поубавилось, теперь их, рассредоточенных по небу в разных местах, было не больше десятка. Ажиотаж вокруг моей персоны закончился, зеваки удовлетворили свое любопытство, остались одни специалисты по формам галактической жизни. Пусть их, меня не убудет.