Павел Амнуэль - Имя твоё...

И даже если к вам приходит из вашей же мечты женщина, без которой вам не выжить на этом свете, вы готовы принять ее, быть с ней и даже с ней умереть, но только при одном условии – чтобы без чуда. Чтобы не пришлось всю оставшуюся жизнь мучиться от вопроса: «Откуда она пришла ко мне? Как это получилось, если это невозможно?»

А когда вместе с любимой женщиной к вам приходит нечто, чему вы и названия не знаете, и предъявляет свои права, и преследует вас, тогда все теряет смысл – и счастье ваше, и ваша любовь, и вы думаете только об одном: «Изыди, отстань, нет меня, нет тебя, пусть вообще ничего не будет, только исчезни!»

В черноте эта мысль – не мысль даже, а вой души, и не вой даже, а исступленный молчаливый вопль – выглядела ослепляющей вспышкой, странным образом отделенной от мрака и одновременной слившейся с ним, неотделимой от тьмы и безысходности. Так бывало со мной в редких ночных кошмарах, которые я никогда не запоминал, но всегда просыпался в холодном поту, ощущая ужас мрака, не отделенного от ужаса ослепительной вспышки. Возможно, мне снились чудовища, пожиравшие мою печень, а возможно, я видел картины из собственного будущего – точно, что не из прошлого, потому что в прошлом не было у меня ни причин, ни поводов, которые могли бы всплыть в виде кошмарных ночных видений.

Чернота была вязкой, я не падал в ней, не висел, не поднимался, я в ней просто был, и где-то была Алина, и еще где-то – Валера, а кроме нас троих не было никого.

Алина, – подумал я, и чернота плотнее сжала меня со всех сторон. Алина, у меня не получилось. Я думал, что, раз мы вместе, то все должно получиться, а теперь мы потеряли друг друга, ты меня не слышишь, не ощущаешь, не знаешь.

Алина, – звал я, и она молчала.

Неожиданно я понял, что и не мог услышать ответа. Чернота была вязкой, потому что время застыло. «Глупости, – подумал я. – Если нет времени, нет и мысли. Мысль – последовательность слов и образов. Невозможна мысль вне времени».

«Глупости, – подумал я. – Время для меня течет, остановилось лишь время для внешнего по отношению ко мне мира. Я могу думать, потому что это внутренние процессы, но не могу двигаться, потому что в мире без времени движение невозможно».

«Глупости, – подумал я. – Не может такого быть, чтобы время в одном месте текло, как обычно, а рядом стояло, как телеграфный столб посреди волнующегося пшеничного поля».

«Глупости все это, – думал я. – Если вне меня нет времени, значит, все для меня закончилось, я так и останусь здесь, будто мозг, лишенный тела и поступающей извне информации. Я так и умру, погруженный в собственные мысли и собственный ужас, а может, не умру никогда, ведь если остановилось время, оно не может иметь конца, и так будет тянуться вечно».

Парадокс был неразрешим или выглядел неразрешимым.

Не нужно думать. Думать – значит, пытаться объяснить. О чем бы ни думал, это – попытка понять. Не нужно. Не думай. Стань вязкой липкой чернотой. Пусть погаснет свет – он все равно ничего не освещает, потому что в мире вне времени фотоны не движутся.

Закрыть глаза. Умереть, забыться. Уснуть и видеть сны. Кто это сказал? Не я. Но это правда.

Я закрыл глаза – или мне только показалось, что я это сделал. Я умер, забылся, уснул – и увидел сон.

Мы с Алиной стояли на вершине высокой горы. Гора была крутой, и я не видел ее склонов. Под горой была равнина. Зеленая равнина, поросшая, должно быть, травой. Равнина тянулась до горизонта, а горизонт был так далеко, что, казалось, его нет вовсе.

А неба над нами не было вовсе. Я не понимал, как это возможно, но это было именно так, неба не было, над нами не было вообще ничего, и потому описания оказались излишними, да и попросту невозможными.

Мы стояли и держались за руки. Мы были наги. Мы не смотрели друг на друга, нам это было не нужно. Мы видели друг друга такими, какими были на самом деле.

«Здесь мы родились», – сказала Алина, и мне показалось, что это сказал я.

«Странное место», – отозвался я, и Алине показалось, что это была ее мысль.

«Мы будем здесь жить», – подумали мы одновременно и одновременно поняли, что это не так. Возможно, нам еще доведется сюда вернуться, а возможно, и нет. Но жить во сне нельзя, во сне можно забыться, чтобы накопить силы.

«Ты сильный», – сказала Алина, и мне показалось, что это сказал я.

«Только когда ты со мной», – отозвался я, и Алине показалось, что это была ее мысль.

«Мы всегда будем вместе», – подумали мы одновременно и одновременно поняли, что это еще не так. Мы будем вместе, но для этого нужно проснуться и выполнить то, для чего мы с Алиной родились здесь и для чего отсюда ушли.

Мы сделали шаг и встали на самом краю обрыва. Склон был отвесным, гладким и блестел на солнце, хотя солнца не было, как не было неба, на котором могло быть солнце. Гора казалась высокой, хотя определить ее истинную высоту я не мог. Километр? Десять километров? А может, сотня-другая метров, не более?

«Вы нашли путь», – произнес позади нас приятный низкий голос, и мы с Алиной обернулись. Как и мы, у самого края обрыва, стояли двое – мужчина и женщина. Как и мы, они были наги. Возраст… Почему мы подумали о возрасте? У них не было возраста. Они были всегда.

«Адам», – сказал мужчина.

«Ева», – представилась женщина.

Мы были в Эдемском саду?

Они рассмеялись. Они разглядывали нас с откровенным интересом, но знали о нас гораздо больше, чем мы о них. А что знали мы?

«Отсюда вы пришли в мир», – сказал Адам.

«Это Рай?» – спросила Алина.

Они переглянулись и покачали головами.

«Это мир, где рождаются идеи», – объяснил Адам.

Он не стал продолжать, предполагая, наверно, что для понимания нам достаточно и этих слова.

«Идея любви?» – уточнил я.

«В том числе».

А Ева добавила:

«Вам повезло. За всю историю человечества было всего три случая, подобных вашему».

Мы ждали продолжения, и Адам произнес:

«Мы – первые».

«Первые люди?» – уточнил я.

«Конечно, нет, – улыбнулась Ева. – Мы оказались первыми, чья любовь изменила мир».

«Родственные души!» – воскликнул я.

«Не родственные, – покачал головой Адам. – Родственных, похожих душ много. Совершенно одинаковых – нет».

«Вот оно что"… – протянул я, еще не вполне понимая.

«Мир стал другим, – продолжал Адам, – а когда мы умерли, волновые пакеты наших душ не могли вернуться в мир одновременно, это случается так редко… и потому так редко в мире родственные души находят друг друга, а одинаковые – почти никогда»…

Мы с Алиной молча ждали продолжения, но Ева поднялась на цыпочки, поцеловала Адама в губы, и мы не расслышали сказанных им слов. Он что-то говорил – мысленно или вслух, – и речь его застывала облаком вокруг головы, образуя нимб.