Дмитрий Шатилов - Нф-100: Изобретатель смысла

Он - знаток в амурном деле.

Ух, остёр его крючок!

Он - любитель женщин в теле,

Этот славный толстячок!

Так что, бабоньки, не бойтесь  -

Конкас мимо не пройдёт!

И слепой и одноногой

Всяк настанет свой черед!

Маруся, служащая 2 ранга Центрального увеселительного заведения Дипгородка. Из сборника "Невинные шалости наших женщин".

Он меня в беде не бросит,

Не растает словно дым!

Добрый, честный, умный, смелый  -

Вот бы папа был таким...

Билли Кравитц, ученик 5- го класса Королевского лицея Орисса.

Лишь вождю своему,

Лишь отцу своему

Я души приоткрою оконце.

Его ласковый взгляд

Выше всяких наград,

И улыбка сияет, как солнце.

Александра Павловна Рябинко, приват- доцент ХСАТ (Ханаанская сельскохозяйственная академия) им. Индиры Ганди

Он снизошёл к нам в заповедный час  -

О, дивный лик и поступь громовая!

И зазвучал в тиши могучий глас,

На подвиги конгаров созывая.

Он рек: "Построим здесь, на Этом Свете,

Блаженный мир на долгие года:

Ромашки - дамам, и клубнику - детям!"

Себя не помня, мы кричали: "Да!

Веди нас, осиянный небесами

Мудрец, нам уготованный судьбой,

Веди долинами, пригорками, лесами  -

Мы двинемся покорно за тобой!

Ты нам открыл предназначенье жизни,

Испить дал из кастальского ключа,

В себе ты сфокусировал, как в линзе,

Всё то, чем жизнь страстна и горяча!

...

Учитель, пастырь наш, защита и опора  -

Тебе я посвящаю этот стих.

Есть много тех, что чахнут без призора,

Подумай, благородный, и о них!

Как им прожить без царственной заботы?

Их жизнь горька, убога и сера.

Без тяжкой продолжительной работы

Им не изжить холопского нутра.

Направь их, о великий - пусть народы

Познают счастье праведной стези!

Вступи же под закопчённые своды,

И радость, и свободу принеси!

Эгемберд Баймуратов, член- корреспондент Союза писателей Новой Трои. Фрагмент поэмы "Лучезарный перст надежды осветил моё крыльцо".

Произведения эти, без преувеличения гениальные, и самого Батю подвигли взяться за лиру. Проведя три ночи над котлом с горячей похлёбкой (новотроянский доктор велел Бате как следует прогреть гайморовы пазухи, которые он застудил, принимая душ из ледяного абсента), он родил следующее:

Наставление благодарным потомкам

Слушайте, слушайте мой закон  -

От рожденья до самых последних дней

Нет в жизни занятия лучше, чем сон,

А еда чем жирней - тем вкусней.

Толстая баба слаще в любви,

Цоп за ляжки, и - понеслась!

Плачь, беснуйся, рычи, реви,

Первобытная страсть!

Дедова юрта - твой лучший дом,

Здесь твой очаг, семья.

(Пусть провоняла она гнильём,

Зато родная - своя!)

Родич твой, будь он дешёвка, дрянь  -

Друг тебе, друг и брат.

Грудью за родича в битве встань,

Не подведи отряд!

Коль ты не скот, чтобы жрать траву  -

(Надеюсь, что всё же нет):

Пуще всего береги жратву,

Думай о завтрашнем дне.

Родич тебе маракчу приволок  -

Через степь, на своём горбу:

Ешь её и за каждый кусок

Благодари судьбу.

Вот правда конгаров! Забудешь о ней,

И жизнь твоя станет горька.

Пополнишь собою ряды теней  -

Не доживших до сорока.

Живи по закону, живи во всю мочь  -

Тогда из тебя выйдет прок!

А, может, и нет (прочь, сомнения, прочь!)  -

Как уж рассудит рок.

Достигнув вершин в стихосложении, Батя обратился к прозе. Первый его роман - постмодернистский, на мелованной бумаге, с посвящением Дункасу, Румкасу, Тромлику и Бомлику - назывался просто и незатейливо - "Пенис кашалота".

...взять одиночество американца в Париже, розовую форель из ручья, пушистый куст в межножье восемнадцатилетней проститутки, самокопания внештатного журналиста, троих друзей, прошедших войну, верный "фольксваген"- жук и возлюбленную, страдающую чахоткой, приговорённых к смерти партизан- "маки", еврея, живущего в голове у полицмейстера- нациста, интеллигента, страдающего от тошноты, тощего рыцаря и толстяка- оруженосца, охваченный чумой провинциальный город, японских подростков, совокупляющихся в туалете ночного клуба, рассуждения о Бетховене и о китче, образ Сатаны в опиумных грёзах, экстаз саморазрушения и раздвоение личности, "дичайших кошаков", отправляющихся медитировать в Аппалачи, психологический эксперимент на далёком греческом острове, кентавра, преподающего биологию в старших классах и маленькую развратную девочку с острыми коленками, сдобрить всё это тоской по утраченному раю, критикой буржуазного общества, политической сатирой, сентиментальными вздохами, модным цинизмом и надеждами на лучшую жизнь, выучить азбуку убийства, помянуть Финнегана, похоронить вместе с фараонами, сложить с себя корону, передать власть дочерям и научить ворона повторять "Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда"...

Помимо беллетристики Батя писал и научные работы - на темы, в которых, пожалуй, никто не разбирался лучше него. "Основы экзистенциализма", "Против Юма" и "Это не гениально" (о Гегеле)  - статьи эти были написаны на столь высоком идейно- теоретическом уровне, что на всей планете их сумели понять от силы три человека, причём сам Батя в это число не входил.

Итак, Батя блаженствовал, жирел (хотя куда больше!) и не ждал от жизни ничего плохого. Был он повсеместно обласкан, признан наичеловечнейшим из всех людей, провозглашён героем цивилизации и носителем лучших её качеств. Называли его мудрым, благородным, честным, смелым, искренним и открытым - одним словом, программа по превращению конгарского выродка в Человека увенчалась блистательным успехом. Правда, превращать конгаров в людей конвейерным методом устроители эксперимента не спешили: довольно и одного Бати, пусть он остаётся до поры, до времени единственным экземпляром.

И вот Батя жил в довольстве и роскоши, как и подобает цивилизованному, застёгнутому на все пуговицы Человеку. Стал ли он человеком на самом деле - это, конечно, вопрос. Прежде всего, надо решить: что такое человек? Что делает его таковым? Разум? Но Батя и до этого был разумен, пусть и по- своему. Физиология? Но анатомически конгары почти не отличаются от людей. Поведение, манеры? Вновь пальцем в небо: если подумать, то Батя и до и после своего преображения вёл себя примерно одинаково, и, в общем, вполне по- человечески. Он ел, пил, спал, носил костюм, делал какую- то работу и плодил себе подобных - точно так же, как и любой человек на Земле. Что же получается: он, выходит, был человеком и до эксперимента? Пожалуй, что так, и всё же не совсем.