Евгений Гаркушев - Фактор города. Мир фантастики 2010

Натаха тоненько завыла, на всякий случай отойдя к мусорным бакам. Рука у Грега была тяжелой, а сгоряча мог и лупануть.

– Не скули, дура, проверься лучше сходи, – Ромка отвернулся от всхлипывающей девахи, сплюнул и пошел прочь, не слушая возбужденных голосов за спиной. Кайф исчез, как и не бывало. Натаха ему нравилась – а теперь что? Ждать? На презервативы тратиться?

Правду говорят: мир – дерьмо, а люди в нем – опарыши.

Ромка шел по пустеющим улочкам: ночь – время подонков, как без устали твердили учителя в школе. Сейчас небось греют задницами кресла возле теликов. Ждут: может, кто-то придумает суперпуперлекарство?

Никто ни хрена не придумает. Мы все сдохнем. И не факт, что училка по физике сыграет в ящик раньше мерзавца и остолопа Романа Валуева.

Каждый третий,Каждый третий,Каждый третий – это я,Ну а кто еще там третий —Мне не важно ни черта…

Из открытого окна надрывался магнитофон.

«Также в связи с массовым распространением заболевания в социально малообеспеченных слоях населения возникла и сформировалась особая субкультура. Представители данного течения провозглашают отход от устоявшихся моральных ценностей, проповедуют отказ от средств предохранения. С их точки зрения, правительственная программа сохранения здорового генофонда и обеспечения остальным членам общества возможности сберечь жизнь и здоровье является дискриминационной…»

Валёк удовлетворенно глядел на мерцающий экран. Разумеется, нужно было подробнее рассказать о маргинальной субкультуре и разнести в пух и прах взгляды ее представителей. Но начало определенно удалось. В меру заумное, в меру четкое…

Дальше, однако, работа застопорилась. Проклятые «малообеспеченные слои населения» никак не могли четко сформулировать, чего же они хотят. Разные источники предлагали взаимоисключающие версии. Конечно, перечислить и классифицировать их – задачка несложная, но пытливый Валькин ум не желал выполнять нудную работу, которая могла в итоге оказаться зряшной. А вдруг на самом деле асоциальные подростки требуют вовсе не гарантированного поступления в высшие учебные заведения после окончания школы?

Проинтервьюировать бы одного такого… а лучше – нескольких. Валёк представил черные буковки на снежно-белом листе: «Проведенное самостоятельно исследование дало следующие результаты…» Зажмурился, посмаковал мысль.

А почему нет? Конечно, покидать Пансион в одиночку запрещено. «Во избежание инцидентов провокативного характера». Но посещать родителей не возбраняется. А выпрыгнуть из служебной машины, когда она затормозит у ближайшего светофора, – дело плевое. Убежать, спрятаться, а затем выйти и поговорить с кем-то из ровесников. Ну не звери же проживают за стенами Пансиона! Вон, хотя бы родители Валька… А разумные люди всегда смогут договориться.

Конечно, администрация начнет поиски. Ну, ничего. Поищут – и успокоятся. Когда же Валёк вернется с сенсационной информацией…

Простят. Конечно, простят. Иначе быть не может.

Ведь он, Валёк, – надежда и опора гибнущей нации.

Ромка углядел чистенького, как только завернул в переулок Врачей-Волонтеров. «Тупик медицины» – так иногда мать называла эту мелкую, в три дома, загогулину.

Чистюля стоял возле покосившегося гаража (владелец развалюхи года три как помер) и с любопытством оглядывался. Увидел Ромку, разулыбался, приветственно замахал рукой.

Пансионатский. Чужак. Тварюка, которая будет жить, когда мы тут все…

Пацан совсем. Младше Ромки – лет десять сопляку, не больше. Нос картофелиной, на макушке светлый вихор…

– Ты что тут делаешь, недоносок? – Мальчишка ойкнул, когда пальцы в заусенцах сдавили ему ладонь. – Ты, чистюля пансионатская, вали домой, в теплую постельку! Здесь мы живем!

– Я… Спросить… – В глазах у пацана стояли слезы. Ясное дело: Ромка волок его за собой, не слишком интересуясь, успевает ли тот ноги переставлять.

– У пробирки спросишь, козлина!

Ярко-синяя форма Пансиона намокла от пота.

И поделом: неповадно будет соваться куда не звали.

Банковая… Кутузовский проспект… Площадь Революции… Костельная…

И гул моторов. Приближающийся. Очень быстро нарастающий…

Плохо. По звуку – явно не один байк едет. И не два.

А кодлой разъезжать здесь может только Сольпуга.

Сольпуга… а Трындецу, наверное, больно было вешаться. Ромка читал, что некоторые по сорок минут давятся, вот только сделать ничего не могут: парализованы потому как. Чистюля десятилетний – и Сольпуга… а папаша сыночка единственного от любого суда отмажет. Понесло же сюда гаврика пансионатского… и фонари горят как назло!

– Так, слушай, – Ромка встряхнул пацана. Тот испуганно хлопал глазами, – сейчас ты бежишь. Быстро. У аптеки сворачиваешь налево. Там мусорный бак, забираешься туда. Ждешь. Эти не поверят, что чистюля в дерьмо полез. Когда всё утихнет – вылазишь, там будка телефонная есть. Звонишь своим. Держи карточку. Крепко держи, не потеряй! Понял, придурок?

Сопляк кивал, плечи тряслись. Дрожит? Плачет? А хрена ли сейчас разбираться!

– Пошел, скотина!

– Они его забрали, наверное. Забрали. Я не знаю, что с ним сделали, – Валёк захлебывался слезами, тыкался носом в грудь господина директора. Антон Игоревич обнимал глупого мальчишку. Молчал.

Вокруг толпились воспитатели Пансиона, учителя и охрана. Но Валёк видел только метнувшийся тогда навстречу свет фонаря. Слышал только собственное сиплое дыхание. А помнил – помнил просвистевший над плечом камень. И крик: «Вон пансионский! Бей чистюлю!»

И визг тормозов. Как будто мотоцикл въехал в нечто мягкое…

– Я даже имени его не знаю! А он ведь меня спас, спас, спас! А они его…

– Они разберутся, – спокойно и внушительно произнес наконец Антон Игоревич. – А ты, надеюсь, понял, что сеть Пансионов, предназначенная для защиты будущего науки…

Валёк слушал – и не слышал. Там, где-то там, страдал его бесстрашный защитник. А он, надежда и гордость…

Он струсил. Сбежал. Бросил того парня.

Трус. Мерзкий, подлый трус.

Ромке было хорошо. Кайф приятной волной разливался по телу, где-то хрипел дешевый радиоприемник – а вокруг сидели свои.

Все свои. И Сольпуга. Мало ли кто там у него батя – а сын вот он, здесь. Не в Пансионе трескает харчи за наш счет, как этот…

Валуеву поверили. Чего ж не поверить – чистюлю показал, камень в него кинул, а что ногу подвернул – с кем не бывает?