Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

– Прошу, - адмирал поднял руку в черной перчатке, - воздерживаться от подробностей.

– Знаете, у нас была и возможность подумать, посреди всех… дел. Обиженный Лютер надулся. - Как странно и забавно, время словно бы растянулось, часы никак не кончались.

– Когда ты начал говорить, все и окончилось! - пожаловался Нума Дроз, возведя очи к небу.

– Патер Дроз во многом подобен солдату, - продолжал монах. - Он фаталист, как и все они, что не подобает священнику.

– Я же только сказал, - возразил Дроз, - что, если твоя голова залетела на пику и удостоилась таблички с твоим именем, больше ничего уже не сделаешь.

– Но это так согласуется с моим новым прозрением, - говорил Лютер, не обращая внимания на него. - _Мы живем только верой_. Ты спасен, если вера тебя оправдала… если же нет - не взыщи, ситуацию ничем не поправить. Понятно?

И когда Лютер добавил, обращаясь к себе самому: "Следует все обдумать, я вижу здесь такие глубокие выводы…", Солово понял, что дело сделано.

По возвращении монаху будут предоставлены все возможности для размышления. Поганцу фон Стаупицу было приказано отнестись к Лютеру благосклонно и отпустить удила. Когда брат Мартин вернется в Эрфурт, окажется, что германский орден августинцев самым неожиданным образом от излишней суровости перешел к достойной презрения распущенности. И чтобы еще более дезориентировать Лютера, его гонитель и похититель сосисок должен был сделаться его патроном, другом и наставником.

– Главное, - обратился адмирал к монаху, пронзая Лютера ледяным взглядом, - думать самостоятельно, собственными мыслями, а потом уже не колебаться. Прибейте свой флаг к мачте.

– Прибейте… к мачте! - словно эхо повторил Лютер, фиксируя совет одурманенным разумом.

Адмирал Солово не был ни пророком, ни ясновидцем, но, быть может, долгая связь с Феме наделила его проницательностью. Как бы то ни было, он заглянул в будущее и ощутил потребность сказать:

– И все-таки прибейте к чему-нибудь [что он и сделал через семь лет, примерно в День всех святых, прибив свои тезисы к двери Церкви всех святых в Виттенберге].

– Ну что могли мы сказать, адмирал? - спросил уэльский фемист. - Ваше имя слышалось на каждом заседании Совета, и хвалы становились все пышнее.

Солово приглядывался к далекой активности в собственной вилле и вокруг нее и думал о том, как чудесно наконец освободиться от всех забот.

– Неужели и впрямь? - осведомился он, впрочем, без особого интереса. Разве вы не располагали мириадами агентов, подтачивавших устои?

– Но никто не был столь достославно отмечен успехом и судьбой, ответил фемист. - Вы вносили свой вклад в Книгу с монотонной регулярностью и, как мы видели, в точности соответствовали предсказуемой роли, занимая то место в истории, которое мы отводили своим людям. Один из членов Совета сообщил мне, что такого точного выполнения Священного писания не отмечалось с тех пор, как на сцене появился Аттила.

– На мой взгляд, - промолвил Солово, - сравнение не вполне лестное.

– У каждого своя роль, - пояснил уэльсец. - Мы не всегда одобряем предсказания, но что написано, то написано, и этого не обойдешь. Вам же, однако, мы могли аплодировать. Вы оправдали нашу терпимость и долготерпение в отношении вас.

– Вы так полагаете? - проговорил адмирал, следя за скольжением крохотной рыбацкой лодчонки по искристым водам внизу. Он позавидовал короткой и примитивной жизни рыбака.

– Без сомнения, - ответил фемист, удивляясь тому, что может быть столь интересного в дурацком сооружении из досок и веревок, когда речь идет об изменении судеб мира. - Увидев, как необходимо, чтобы именно вы вдохновили Томаса Кромвеля. Мы с трепетом осознали, как выполняются слова Плифона такими незначительными средствами - это я про цветы и клейменый зад! Только представьте себе, как эти ничтожные вещи проворачивают, усиливаясь рычагами и шестеренками власти и положения, могучие колеса истории!

– Вы бы скоро устали от шума, оказавшись столь близко к этой машине, как я, - остерег Солово. - Зубцы проскальзывают и трутся, харкая кровью. А из того, что они извергают, вы лепите историю.

– Так было всегда, - невозмутимо ответил фемист. - Но прошу вас, не думайте, что мы настолько грубы и поверхностны, чтобы интересоваться лишь видимыми событиями. Истинно, нам нужно, чтобы Кромвель-катализатор изгнал Церковь и молитвенные дома со своей родной земли, но это не все. Предсказания, антипапское законодательство, вынужденный развод, мученики и создание новой протестантской супердержавы - всего лишь следствия. Неужели вы полагаете, что мы простираем свою руку только для того, чтобы создать… Англиканскую церковь?

– Наверное, нет, - Солово старался подбодрить собеседника. - Какое удовольствие видеть, как рождается урод?

– Именно так, адмирал. Дело в том, что Кромвель, наше общее крохотное создание, преуспеет сверх наших самых диких ожиданий. Но есть и другие, кто может послужить нашим желаниям. Нет, цель всего предприятия разрушить весь образ жизни, жизненно важную систему социальной поддержки для слабых и нуждающихся, как и идеологические центры сопротивления нам. Мы хотим выбить опору, обрушить все здание, чтобы кто-то иной воздвиг новое на его месте. Мы задумали обеспечить могучей поддержкой класс захвативших землю, светскую и национальную буржуазию. Продав им обширные монастырские земли, - как он это сделает, - ваш Пузан VIII Английский подпишет смертный приговор всему, что ему близко. Есть некая красота в том, как действует эта социальная алгебра.

– С Лютером то же самое, только почерк крупнее, - вставил Солово.

– Именно, - улыбнулся фемист. - А в качестве побочного продукта резня, перемены, цинизм дискредитируют религию в глазах масс - точнейший замысел и элегантный.

– Как и ожидалось, - безразличным тоном ответил Солово. - Громовые раскаты Реформации уже улавливались даже моим собственным слухом.

– Сомневаюсь, адмирал, - возразил фемист. - Нужны личности, люди, действующие по собственной воле, чтобы превратить эти "раскаты" в истинный гром и молнию. Чтобы расцвести, Реформация нуждается в садовнике. То, что вы - и мы с вами - вызывали к жизни, будет расти и переменит Европу, а с нею и весь мир. Действие этой пьесы занимает две полные страницы Книги. И всю следующую половину тысячелетия мы будем следить за тем, чтобы она была сыграна.

– А я хорошо заработал на ней, - задумчиво промолвил Солово. Принадлежавшие лично Браччолини [Поджио Браччолини (1380-1459), знаменитый флорентийский латинист и "открыватель" утерянных классических текстов] экземпляры "О природе вещей" Лукреция и "Бесед" Эпиктета. Истинные находки!