Помутнение - Филип Киндред Дик
Но тогда ее засекают с воздуха. И полиция, обнаружив плантацию, расстреливает из пулемета фермера, его жену, их детей и даже животных. И уезжает, сопровождаемая сверху вертолетом.
Очаровательные голубые цветочки.
— Ты видишь цветок будущего, — сказал Дональд, директор-распорядитель «Нового пути». — Но он не для тебя.
— Почему не для меня? — спросил Брюс.
— Ты уже перебрал, достаточно! — хохотнул директор-распорядитель. — Так что хватит поклоняться. Это уже не твой кумир, не твой идол.
Он решительно похлопал Брюса по плечу, а потом, наклонившись, закрыл рукой цветы от его прикованного взгляда.
— Исчезли, — сказал Брюс. — Весенние цветы исчезли.
— Нет, ты просто не можешь их видеть. Эта философская проблема слишком сложна для тебя: она относится к теории познания.
Брюс видел только загораживающую свет ладонь Дональда и смотрел на нее целое тысячелетие. Все было закрыто и заперто, заперто навсегда для мертвых глаз по ту сторону времени. Взгляд — намертво прикованный к руке, что застыла навечно. И время застыло, и взгляд застыл, и вселенная застыла вместе с ними, по крайней мере для него — абсолютно неподвижная и в то же время абсолютно постижимая. Все уже было, и ничего больше произойти не могло.
— За работу, Брюс, — велел Дональд, директор-распорядитель.
— Я видел, — сказал Брюс.
Я знаю, подумал он. Я видел, как растет препарат «С». Я видел, как голубым покрывалом на коротких жестких стебельках лезет из земли сама смерть.
Дональд Абрахамс и управляющий фермой переглянулись, а потом посмотрели на коленопреклоненную фигуру, на человека, опустившегося на колени перед Mors ontologica.
— За работу, Брюс, — сказал коленопреклоненный и поднялся на ноги.
Он наблюдал — не оборачиваясь, не в силах обернуться, — как Дональд и управляющий, переговариваясь между собой, сели в «Линкольн» и уехали.
Брюс наклонился, вырвал один стебелек с голубым цветком и засунул его поглубже в правый ботинок, под стельку. Подарок для моих друзей, подумал он. И крошечным уголком мозга, куда никто не мог заглянуть, стал мечтать о Дне благодарения.
От автора
Это роман о людях, которые были наказаны чрезмерно сурово за свои деяния. Они всего лишь хотели повеселиться, словно дети, играющие на проезжей части. Одного за другим их давило, калечило, убивало — на глазах у всех, — но они продолжали играть. Мы были очень счастливы — не работая, а просто валяя дурака, — но такое короткое время, такое кошмарно короткое время! А расплата оказалась невероятно жестокой; даже когда мы видели ее, то не могли поверить. Например, в процессе работы над романом человек, с которого я писал Джерри Фабина, покончил самоубийством. Мой друг, послуживший прототипом Эрни Лакмена, умер еще раньше. Какое-то время я сам был одним из этих детей, веселящихся на улице; подобно им, я пытался играть, вместо того чтобы расти, — и был наказан. Мое имя находится в конце книги, в списке тех, кому посвящается роман.
Злоупотребление наркотиками — не болезнь. Это решение, сходное с решением броситься под машину. Скорее даже, это ошибка в суждении. Если заблуждаются многие, это уже социальная ошибка, ошибка в образе жизни. Девиз этого образа жизни: «Лови момент! Будь счастлив сейчас, потому что завтра ты умрешь». Но умирание начинается немедленно, а счастье лишь остается в памяти. Этот образ жизни не отличается в корне от вашего, он просто быстрее. Счет идет не на десятилетия, а на недели или месяцы. «Бери деньги, а долг пусть растет», — говорил Вийон в 1460 году. Но так нельзя, если денег — грош, а расплачиваться всю жизнь.
Роман лишен назидания. Он не учит наставительно, что им следовало работать, а не играть; он всего лишь описывает последствия. В греческой драме открыли причинно-следственную связь. Немезида в этой книге — не судьба, потому что любой из нас мог принять решение уйти с проезжей части. Из глубины души я рассказываю о чудовищной Немезиде для тех, кто продолжал играть. Сам я — не персонаж; я — роман. Как, впрочем, и все наше общество. Речь идет о гораздо большем числе людей, чем я знал лично. О некоторых мы читали в газетах. Все это баклушничанье, шалопайство, болтовня с закадычными дружками под любимые записи, все это — ужасное решение шестидесятых. И природа обрушила на нас кару.
Кара, как я уже говорил, невероятно жестокая, и я предпочитаю думать о ней с безучастностью греческой драмы, по-научному, как о предопределенном следствии, неумолимо вызванном причиной.
Вот список тех, кому я посвящаю свою любовь:
Гейлин — нет в живых;
Рей — нет в живых;
Фрэнси — тяжелый психоз;
Кэти — необратимые изменения головного мозга;
Джим — нет в живых;
Вэл — обширные необратимые изменения головного мозга;
Нэнси — тяжелый психоз;
Джоан — необратимые изменения головного мозга;
Марен — нет в живых;
Ник — нет в живых;
Терри — нет в живых;
Деннис — нет в живых;
Фил — необратимые изменения поджелудочной железы;
Сью — необратимые изменения сосудистой системы;
Джерри — тяжелый психоз и необратимые изменения сосудистой системы…
…и так далее.
Вечная память. Это все мои друзья, лучших просто не бывает. Все они живы в моей памяти, и врагу, погубившему их, нет прощения. Этим врагом была их ошибка в игре. Так пусть им будет позволено поиграть еще, как-нибудь иначе, и да будут они счастливы!
Примечания
1
Наркотик из группы стимуляторов (жарг.). (Здесь и далее — прим. перев.)
2
Психоделические наркотики.
3
Цвет полицейской машины.
4
Насмешливо глядит приборов целый строй,
Винты и рычаги, машины и колеса.
Пред дверью я стоял, за ключ надежный свой
Считал вас… Ключ хитер, но все же двери той
Не отопрет замка, не разрешит вопроса!
Гёте, «Фауст». Перевод Н. Холодковского.
5
Ты, череп, что в углу смеешься надо мной,
Зубами белыми сверкая.
Когда-то, может быть, как я, владелец твой
Блуждал во тьме, рассвета ожидая!
Гёте, «Фауст». Перевод П. Холодковского.
