Александр Громов - Запретный мир
Скрипя снегом, подошел Хуккан. Стрела разорвала ему ухо, он унимал кровь пригоршней снега. Ближайший и лучший подручный Растака молчал, и взгляд его был красноречивее любых слов. Но Култ молчать не захотел.
– Поворачивай войско, вождь, – резанул он прямо.
Растак, хоть и ждал такого поворота, напрягся.
– Мы идем дальше, – сказал он. – До Двери Волков осталось немного, мы увидим и уничтожим ее еще до полудня. Мы убьем тех, кто выступит против нас, а если Волки заупрямятся, мы сожжем их селение и заставим беглецов искать пристанища в лесах. Через три дня они прибегут умолять о милости. Как бывало раньше, так будет и сейчас.
Кажется, даже верный Хуккан покачал головой? Нет, показалось… Вот Култ – тот и не подумал прятать злобную усмешку:
– Хорошо ли ты подумал, вождь? Против нас три племени, и воинов у них не меньше, чем у нас. Они истощат нас наскоками, а когда соберут силы, нападут там, где им удобнее, и уничтожат. На равнине мы раздавили бы их строем – в лесу раздавят нас. Вряд ли нам поможет твой непобедимый Вит-Юн… – Култ сделал паузу, будто бы ожидая возражений, и продолжал с жаром: – Уже сейчас я не уверен, что нам удастся вернуться без больших потерь. Клянусь, Выдры будут драться. Помогут духи – вырвемся из западни. Пошли назад, вождь, – и весной мы повторим поход…
Сильнее всего Растака раздражало это «мы» Култа – неужели вождь покоренного и силой присоединенного к союзу племени воображает, что может разговаривать с ним, Растаком, на равных, словно с Пуной или иным каким-нибудь вождем? Нет, он будет говорить, лишь когда ему позволят, и будет делать то, что скажет настоящий, единственный вождь! Как будто Растак не понимает: до весны еще многое может измениться, на это Култ и надеется. И Пуна тоже, и вождь Лосей Тум-Тай – все они надеются, что Растак погибнет или ослабнет настолько, что каждый из них сможет по-прежнему управлять крошечным народцем, ютящимся в тесной долине, и, как всегда, то воевать по своей прихоти друг с другом, то мириться, то враждовать снова, и так без конца…
Конечно, можно втайне признаться самому себе: первая ошибка уже совершена, этого похода лучше было не начинать вовсе, но, раз уж он начат, повернуть войско вспять будет стократ худшей ошибкой. Кто задумал великое дело: прекратить бессмысленное прозябанье людей одного языка, собрать десятки племен горного пояса и западных лесов в один народ, управляемый мудрым вождем, – тому ошибки стоят дорого. Присоединенные племена покорны ему лишь до тех пор, пока его войско победоносно. Отступи сейчас – и к весне будешь не завоевывать, а обороняться сразу от всех. В первую очередь от тех, кто склоняется перед тобою сегодня.
Но Култ – особенный даже среди них. Чересчур дерзок и впрямь похож на дикого лесного куля, своего предка, которого можно прогнать или убить, но не приручить…
– Мы не пойдем назад, – спокойно и веско, как о решенном бесповоротно, сказал Растак. – Мы пойдем вперед. К Двери.
Култ осклабился еще шире и гаже.
– Выдры пойдут назад.
Улыбаясь, он поигрывал своей знаменитой боевой палицей – каменным шаром, надетым на крепчайшую рукоять мореного дерева. Как бы невзначай Растак положил ладонь на рукоять меча. Понятливый Хуккан, не дожидаясь взгляда вождя, повторил его жест и сделал шаг за спину Култу.
– Выдры пойдут вперед вместе со всеми. И ты пойдешь.
– Выдры пойдут назад, – продолжая улыбаться, возразил Култ. – И если злые духи не отняли у тебя разум, вождь, ты уведешь обратно все войско, пока Волки не изглодали его косточки.
Растак заранее знал, как ответить. И знал, что придется сделать на страх остальным, если Култ заупрямится. Беда племени, коли его вождь умом недалеко ушел от своего предка куля. Если бы вождь Выдр, вместо того чтобы сразу рубить сплеча, пошушукался с другими союзными вождями – пришлось бы уступить. Всем – да. Но не одному.
– Что ж, мы повернем назад, – сказал Растак. – Нам придется это сделать, как только мы перебьем малодушных союзников, потому что после этого у нас не хватит воинов для победы. Но перебить трусов – хватит. – Он возвысил голос, позволив зазвучать распиравшему его гневу: – Клянусь Матерью-Землей, мы это сделаем прямо сейчас!
Несколько долгих мгновений Култ боролся с собой, явно размышляя, что сейчас благоразумнее: дать ярости взять верх и попытаться проломить Растаку голову – или подчиниться, надеясь на благополучный исход душой и не веря в него разумом? Наконец он кивнул и перестал играть палицей:
– Выдры пойдут вперед.
* * *Растак ошибся: Юрик не любился с супругой под пологом, а стучал зубами и пытался устроиться так, чтобы к утру не превратиться в продукт глубокой заморозки. Днем во время марша вспотел на солнышке – и вот на тебе! Мокрая подкладка чертова комбинезона упорно стремилась превратить его в ледяную сосульку. Одно дело вывалиться в этом самом комбинезоне из распахнутой дюралевой дверцы, лечь на поток и пятью минутами позже уже тащить парашют на укладку – совсем другой коленкор пытаться спать в криогенных условиях. Овчинный тулупчик, надетый поверх синтетической оранжевой дряни, помогал слабо. От полога был толк только в том смысле, что небольшой запас воздуха под ним, нисколько не согревшись, нестерпимо провонял кислой овчиной.
Сначала все же удалось поспать самую малость. Потом начала кусать блоха, неведомо как перебравшаяся с тулупа под комбинезон. В конце концов насекомое удалось уничтожить, а может быть, оно само отстало, поужинав. Вот тут-то и навалился холод. О том, чтобы двигаться, со сна было страшно и подумать; лежать без движения оказалось невозможно. По деревенеющей коже словно водили в нескольких местах кусками антарктического льда – медленно, с садистским наслаждением. Пытаясь сохранить в себе хоть немного тепла, Юрик скорчился вроде эмбриона и поместил коленки за ушами. Это помогло ненадолго. К середине ночи его колотило с такой амплитудой, что проснулась Юмми.
Нежные объятия не согрели мужа. Оказывается, любимый человек совсем не умел ночевать в зимнем лесу! Эта его странная одежда… Кто ж не знает: зимой надо надевать меха на голое тело, а если уж спать вдвоем на снегу, так только голыми под двойной овчиной, грея друг друга! Неужели в Запретном мире не ведают таких простых вещей?..
– В-в-вв-в-в… – тянул безостановочно Юр-Рик и дребезжал зубами.
Попытку раздеть его он принял так, словно его как минимум собирались оскопить. Глотая слезы обиды, Юмми обняла мужа со спины, прижалась к нему всем телом, досадуя на себя за то, что она такая маленькая и худая. Растак ни за что не позволит развести костер, нечего и просить. Любимый не послушал ее увещеваний и до утра будет мучиться, но уж замерзнуть насмерть она ему не даст…
И Юрик промучился весь остаток ночи – рассвет же оказался еще хуже, но уже в ином роде. Когда вокруг внезапно заорали, затопали, захрустели задубевшими на морозе шкурами и кто-то тяжелый, хрипящий повалился прямо на полог, Юрик, уже решивший было, что ни за что не встанет, пусть убивают, против воли был вынужден выползать из-под рухнувшего сверху тела. Сотрясаемый крупной дрожью, он еще не успел ни увидеть чужих стрелков, ни понять, отчего поднялась такая суматоха и что орет Растак, как его правая рука ощутила удар между локтем и запястьем. Серое гусиное оперение дошло до самого рукава, толстое же древко с тяжелым наконечником вышло насквозь и окрасилось под цвет комбинезона.
Во-первых, Юрик удивился. Такую толстую деревянную дрянь ему еще ни разу сквозь руку не просовывали. Сделано это было кем-то весьма навострившимся в подобных упражнениях. Во-вторых, было больно, и чем дальше, тем становилось больнее. В-третьих, что уже совсем не понравилось Юрику, вдоль древка стрелы брызнул алый фонтанчик, помедлил и забил безостановочно.
В вылазке богатырь Юр-Рик, понятно, участия не принимал, а обессиленно сидел на запачканном снегу и подвергался врачеванию. Юмми отломила наконечник и вытащила стрелу, отчего Юрик зашипел и заругался не по-здешнему, а фонтанчик крови забил сильнее. От таких ран самые сильные мужчины истекают кровью в считаные минуты. Торопясь, Юмми через голову стащила с мужа тулуп, одним махом ножа распорола рукав странной нездешней одежды, показала, где надо временно пережать главную кровяную жилу. В одну минуту хороший, совсем новый заплечный мешок лишился лямки, и кожаный ремешок туго обвил пробитую руку выше локтя. Теперь уже можно было не так спешить, но Юмми не могла и не хотела передохнуть. Муж мерзнет! Все, что было в мешке, полетело на снег как попало. И только когда рану любимого сдавила лыковая повязка с жевком ивовой коры и пучком сухих трав, собранных знахарками еще летом, когда был отрезан пропитанный кровью рукав и муж с великими предосторожностями был вновь облачен в тулуп, Юмми перевела дыхание. И сейчас же вновь засуетилась, собирая в мешок дорожные пожитки, счищая со съестных припасов обильно политый кровью снег, упрашивая мужа хоть что-нибудь поесть…
