Андрей Попов - Обманутые сумасшествием

Ну так оно и есть! Прямо на том месте, где люди любят поразмышлять, невозмутимо восседал один из пассажиров, как на царском троне, сука, растопырив ноги, откинув нижнюю челюсть для властной реплики и выпучив свои бесстыжие глаза. Но реплики не последовало. Казалось, он даже слегка испугался, неожиданно увидев живого. Вот поистине картина, сочетающая в себе трагизм, комизм, идиотизм и нелинейный абсурд! Тупое непредсказуемое молчание длилось секунды две, затем последовал бешеный крик:

– Господин хер!! — вне себя от ярости Айрант схватил труп за шиворот и потянул вверх, оторвав от увлекательного занятия. — Вы заняли мое место! Ну, консервы, совсем пообнаглели! А у себя в морге посрать было нельзя?! — с этими словами он вышвырнул его из сортира.

Покойник, не имея в себе ни духа жизни, ни возможности сопротивляться, безвольно полетел к стенке коридора, упал на колени и уткнулся лицом в плинтус. Так он и остался: со спущенными штанами и торчащим вверх оголенным задом, нацеленным в сторону бортмеха, словно для того, чтобы нанести ответный огонь. Тот с отвращением оторвал клочок туалетной бумаги и, движимый уже не рассудком, а вселившимся в него безумием, швырнул его в сторону трупа.

– Утрись, собака!

Айрант еще долго ругался на разных наречиях, используя все имеющиеся в наличии бульварные слова, но каково же было его удивление, когда в унитазе он увидел огромную кучу дерьма.

– Ублюдок! Даже не смыл за собой!

И тут раздался звук похожий на трезвон охрипшего будильника. Шатаясь от недоумения, бортмех медленно обернулся и посмотрел на загнувшийся труп. Движения не было, но звук донесся явно оттуда. Честное слово — он это слышал! И вдруг он понял, что больше уже не хочет в туалет. Айрант подошел к виновнику трагедии, со всей силы врезал ему пинком по заду и, проявляя неестественную косолапость, направился в прачечную.

На следующий день, когда он рассказывал о своих ночных похождениях, Кьюнг и Фастер от души посмеялись, но смех получился каким-то черным, безрадостным, немного идиотским — отдающим тем же смердящим запахом, что и все происходящее вокруг. Смех сползающих по плоскости умственных деградантов. Безжизненным, мертвым.

Работы на поверхности планеты, хотя и продолжались, но уже двигались не столько ради принципа, сколько из чисто человеческого упрямства. Работали уже не ради долга и даже не ради денег, а просто назло тому бессмысленному бардаку, что творился вокруг. Назло обезумевшим пассажирам, назло этой предвечной темноте, порожденной невесть какими силами. Назло ВСЕМУ и ВСЕМ. Лишь бы продержаться. Доказать, что они люди, и не потеряли чувства человеческого достоинства. А давно атрофированное чувство всякой реальности вызывало ощущение, что все происходящее… нет, не сон, и даже не бред — этакое побочное явление временно свихнувшихся законов естествознания. Казалось, потерпеть еще пару дней и наваждение рассеется, законы придут в норму, разум восторжествует, и все наконец встанет на свои привычные места. Дни шли… Но что-то не рассеивалось. Видать, в глобальном механизме вселенной замкнуло основательно и надолго. Боги от лености дремали. Бесы резвились в торжествующем танце своей безнаказанности.

Капитану уже неоднократно поступали предложения плюнуть на это гнилое дело, повыбрасывать за борт оставшихся пассажиров и убираться отсюда чем дальше, тем лучше. Но тот резко заявлял, что на Землю они вернутся только тогда, когда выполнят поставленную Компанией работу до конца. Подтверждая свои слова, Кьюнг с такой силой стукнул кулаком по столу, что тот наконец сломался.

Работали теми же парами: Кьюнг — Фастер, Айрант — Фабиан, по двенадцать часов в сутки. Из скольки часов состояли сами сутки, никто точно не помнил. Вид замерзших покойников давно уже вызывал тошноту, и тошнота эта, как привычное статическое состояние духа и тела, стала повседневным чувством собственного бытия. Если бы известный философ Декарт родился и вырос на Флинтронне, то его знаменитое изречение выглядело бы следующим образом: «тошнит — следовательно существую». Бесконечные в пространстве и времени могилы создавали иллюзию, что мир из них только и состоит, ими создан, ради них задуман и ими же когда-то будет погублен. Впрочем… некое рациональное зерно в этих размышлениях присутствует. И возможно, лишь беспечно ревущие планетоходы, собеседники в океане молчаливого мрака, не позволяли окончательно сойти с ума.

Фабиан что-то последнее время начал сдавать. Он хромал на одну ногу, стал медлительным, неповоротливым. Его механические суставы перестали сгибаться до конца, речь порой шла с какими-то заиканиями. Со стороны он сильно напоминал больного радикулитом, хотя скорее всего это было следствием всем известного «сотрясения мозга». Айрант поначалу орал на него, но вскоре понял, что роботу необходима профилактика.

– Сэ-сэр, у меня явные неполадке в координационном блоке, — отвечал Фабиан на всякие вопросы о его самочувствии.

Фастер постоянно обещал им заняться, но видя, что робот мало-помалу все же шевелится, откладывал ремонт на многократное «потом». Дел, действительно, и так хватало. Однажды Кьюнг пригласил Фастера в свою каюту для беседы.

– Хочу поговорить с тобой наедине, и чтоб об этом никто не знал, — он указал рукой на пустующее кресло и продолжил: — Этот душераздирающий хэллоувин, что творится на «Гермесе» мне лично уже осточертел до предела! Спасибо, насмотрелся! Впечатлений в избытке! Все вокруг: расчлененные трупы, загадочные ночные звуки, шорохи, интимные вздохи и стоны, хождения по салонам, сильно напоминают мне белую горячку… Скажи, ты хотя бы раз своими глазами видел, чтобы кто-нибудь из пассажиров самостоятельно передвигался?

– Нет.

– Я тоже. И не думаю, чтобы твой Брахма занимался подобной ерундой. В общем, у меня есть идея: нужно в грузовом отсеке, а также в переходных салонах вмонтировать миниатюрные камеры слежения. Сделать это необходимо ночью, если хочешь — можем вдвоем, только чтобы Айрант и Фабиан ничего не знали. Почти уверен, они наконец помогут нам выяснить, что за силы стоят за всей этой чертовщиной…

Надо. И Фастер утвердительно кивнул.

– Я, кстати, сам об этом думал. Но мы уже на несколько раз проверяли весь звездолет. Внутри, кроме нас четверых да искореженных тел пассажиров, никого нет. Даже самый увертливый «убийца», которого вы проповедуете, не смог бы скрываться столь долгое время незамеченным.

Кьюнг откупорил бутылку шипучего напитка, налил доверху два бокала и, отхлебывая мелкие глотки, продолжал развивать свою мысль:

– Когда я собственными глазами увижу, как мистер покойник (или миссис покойница) без посторонней помощи передвигается, курит, пьет скотч и играет в карты с себе подобными мертвецами, тогда я скажу, что мир, в котором мы живем, на самом деле свихнулся… Но пока этого не произошло, у меня до сих пор сохраняются подозрения, что это чья-то жестокая игра, в которой наши пассажиры выступают лишь в образе марионеток. Только кто за ней стоит — вот проблема.