Наталья Деева - Хирург

К острову шли два дня. Иногда приходилось вброд пересекать болота. На одном из таких болот гнездилась пара пеликанов. Ну и громадные же они! И цапли. Несметное множество цаплей и куликов. Утки, нырки, чайки — целые птичьи базары.

Димка говорил, что на острове, что в дельте Днепра, — неплохо сохранившийся храм Аполлона. Храм так и не удалось найти, зато имело место любовное приключение, которое до сих пор приятно вспоминать. Ким шутя называл её Колюшкой и Колючкой, а она его — Кивином и Мзиликази.

Через неделю Ким уехал, оставив свой телефонный номер и приятные воспоминания. Дабы не искушаться, телефон Ольга удалила, и правильно сделала: Ким не звонил, а навязываться было не в её правилах.

И вот снова вечер, поют сверчки, потрескивает костёр в мангале, и Ольге опять хорошо. Как будто она начала жизнь с нуля, ещё нет ярких впечатлений, и всё впереди.

Учуяв мясо, Матрёна убежала к Эдуарду, выклянчила кусок и с урчанием юркнула в смородину. Нанизав куски на шампуры, Эд вытащил раскладной столик, сел рядом с Ольгой и, прищурившись, устремил взор в небо, где ласточки на лету кормили подросших птенцов.

— Ну что, потренируемся? — сказал он.

— Надо бы… а не хочется. Так хорошо сидим!

— Надо-надо, — Эд поднялся, — на сытый желудок… сама понимаешь.

И снова беспомощность, тошнота, земля, вырывающаяся из-под ног. И рука Эда на талии. Ольга старалась забыть обо всём, думала только об его руке и о том, что здорово было бы так же, в обнимку, но — здоровой и под музыку. Раз-два-три, раз-два-три…

— Не устала ещё?

— Нет… знаешь, чего я хочу?

— И чего же?

Эд немного отстранился, и в его взгляде промелькнула тревога.

— Вон, видишь траву сразу за мангалом? Я хочу туда сесть. Я просто давно не… ты должен понять.

— Тогда подожди. Будет тебе настоящий пикник.

Спустя пару минут она уже сидела на бело-синем покрывале, подтянув под себя ноги. Эд вынес подушки и соорудил вокруг неё что-то типа кресла. Пока он возился с шашлыками, Ольга улеглась, рассматривая муравьёв, нападающих на полудохлую гусеницу. Сколько жизни там, в траве! Вон пёстрый кузнец на травинке, крошечный ярко-красный паук мечется меж муравьями, вон муха греется… А ведь этого всего могло не быть, если бы не…

Отломив кусок хлеба, она растолкла его и бросила муравьям.

Даже несмотря на то, что ночами нападает дикий страх и постоянно болит голова, даже если волосы никогда не скроют пластину и правая рука будет слушаться хуже левой, жить стоит, чтобы вот так наблюдать за муравьями и вдыхать терпкий дым костра. Чтобы кормить с руки мальков кефали и видеть высокого темноволосого человека с сигаретой в руке. Пусть он не смотрит, пусть вообще не замечает. Солнце просто есть, этого достаточно, чтобы было тепло и светло.

Словно услышав её мысли, Эд обернулся:

— Уже скоро. Потерпи ещё немного.

В ответ Ольга улыбнулась. После операции она перестала различать вкус. От запаха пробуждался голод, но чувственного удовольствия она больше не получала. Эдуарду она этого не говорила — зачем? И не говорила о том, что почти каждую ночь падает в чёрную воронку, хватается за кровать, но не в силах остановить вращение. Поэтому в её комнате до утра горит свет. Ей стыдно выглядеть инвалидом и вызывать жалость. Особенно не хотелось, чтобы жалел Эдуард.

— Вот… с пылу с жару.

Эд не стал снимать мясо с шампуров, и правильно сделал.

— Какой запах! — Ольга зажмурилась. — Скорее бы стыли!

Появилась Матрёна, затанцевала вокруг Эда. Сообразив, что ничего от него не получит, переключилась на Ольгу.

— Какая дисциплинированная кошка! Понимает, что на стол нельзя. Я дам ей чуть-чуть, можно?

Кошка поймала кусок лапой, поднесла ко рту, но фыркнула и уставилась на еду обиженно.

Небо начало темнеть. Ольга жевала мясо, подкармливала муравьёв и поглядывала на Эда. Чуть позже он разжёг костёр на земле и растянулся на покрывале.

— Наверное, у каждого есть, что вспомнить в такие моменты, — нарушила молчание Ольга.

Он взял очередной кусок мяса, прожевал и сказал:

— Восемьдесят восьмой год, конец июня. Сухой закон. Из доступной выпивки — одеколон "Саша". Третий курс медицинского. Было нас тогда пятеро. Я нёс бутылки с глюкозой, девочка Юля — десять пузырьков чистого спирта. Нам, медикам, проще: смешал спирт с глюкозой — пей на здоровье. И никакого похмелья. Если задуматься, то дрянь-время было. А если к чувствам прислушаться — ностальгия. И по кефиру в стеклянных бутылках, и по кислющей сметане. Молодыми мы были, поэтому кривое и убогое тогдашнее кажется лучше высококачественного сегодняшнего. Тогда в походе тоже было мясо — жилистое, почти резиновое, а по впечатлениям вкуснейшее. Сейчас такого не найдёшь.

Ольга молчала, смотрела, как на стене дома то вытягиваясь, то укорачиваясь, пляшут тени. Лицо Эда, озарённое огненными бликами, казалось юным.

— Помню, едем в троллейбусе. Сестра младшая ест мандарины, мама собирает шкурки в пакет, рядом менты стоят. Сестрица выдаёт: "Мама, а я знаю, зачем тебе шкурки: для водки"…

— У тебя есть сестра?

— Ага, тоже врач, — он подкинул в костёр хворост — огонь ожил, потянулся, вскинул всполохи-руки, обнимая ветки. — Тридцать три года ей. Живёт в Чикаго вместе с матерью.

— А ты чего не поехал?

— Кто меня там ждёт? Моё место здесь.

— Это из-за того, что ты… мы такие? Ну, в смысле, лимфоциты? Нам нельзя покидать родину? Или как?

— Или как. Я сам отказался, мне и тут неплохо живётся. У нас единственный запрет: не убий невинного. Поэтому у меня даже самые безнадёжные пациенты выздоравливают. Правда, если у них поцелуй смерти, больше года они всё равно не живут.

— А если я нарушу запрет?..

— Умрёшь. Или естественной смертью, или разобьёшься.

— То есть, если бы я прирезала отчима…

— Нет. Ничего бы не случилось. Закон работает только для действующих… то есть для предупреждённых.

— А кто начальствует?

— Никто, — Эд поворошил костёр шампуром. — Природа. Но иногда бывают непредвиденные обстоятельства, когда киллеры не справляются. Тогда приходят существа… я не уверен, люди ли они. Говорят, они работают только парами, им чужда человеческая логика, чужды чувства.

Бросило в холод, по коже побежали мурашки.

— Давай не будем об этом, — Ольга повела плечами. — Зачем портить такой замечательный вечер… И ещё, — она огляделась, — по-моему, тут нет комаров.

— Есть, но мало. Их дым отпугивает.

— Наших упырей, Днепром взращенных, ничего не берёт.

Так у костра сидели, пока у Ольги не отяжелели веки. Эд перенёс её в маленькую комнату на скрипучую кровать. Впервые после своего нового рождения она спала крепким здоровым сном и её не мучили кошмары. То ли она окончательно выздоровела, то ли это Матрёна, устроившаяся в ногах, охраняла её сон.