Джеймс Данливи - Рыжий

Она заходит в свою комнату — дверь с грохотом ударяется о зеленый стул. В ее темной сырой комнате темная мебель. У меня была привычка заходить в нее просто так и все рассматривать. Дальняя комната. Изолированная. Ох уж этот дом в самом конце улицы. Ничего вы, прохожие и шпионы, не знаете о том, какое отчаяние владеет теми, кто живет в этом обветшалом здании, и как они жаждут любви.

Мисс Фрост стоит в дверях в халате из грубой шерстяной ткани, зеленой пижаме и красных тапочках. Себастьян медленно поднимает голову.

— Вы так устали, мистер Дэнджерфилд. Вы выглядите очень усталым.

Себастьян улыбается.

— Да, я устал.

— С вашего разрешения я приготовлю вам какао, а потом уже вы ляжете спать.

— Мисс Фрост?

— Что вы сказали?

— Вы очень добрая.

— Нет.

— Мисс Фрост, я обеспокоен. Что вы будете делать, когда я уеду? Я беспокоюсь о вас.

— Не знаю.

— Куда-нибудь переедете?

— Вероятно.

— Уедете из Ирландии?

— Не знаю.

— Уезжайте.

— Это не так просто сделать.

— Поедем вместе, мисс Фрост.

— Вы не хотите, чтобы я поехала с вами.

— Нет, это не так.

Себастьян чуть не упал лицом вниз. Мисс Фрост подхватила его и помогла удержаться на ногах. Медленно и осторожно она повела его в свою спальню. Помогла сесть на край постели. Он сел, облокотившись на колени; ладони его бессильно свисали. Забыться, замечтавшись на закате солнца. Распятым, смотреть вниз с креста. Колыбель таинственной кроткой печали. Залившись слезами. Не отказывайся рыдать из-за гордыни. Не отказывайся принимать подобные вещи. Принимай их. И храни их надежно. Ибо из них произрастает любовь.

В комнату стыдливо заходит мисс Фрост. Голова ее чуть наклонена, кожа под висками покраснела, на переносице небольшое темное пятнышко. Длинные темные ресницы дрожат. Абрис волос тридцатичетырехлетней женщины. Хрупкий затылок. Не смейте пялиться нам вслед, когда мы уходим. На ногах красные домашние тапочки. И та ее часть, что временами становится аркой, с вихляющими коленками, которые придают нежность ее глазам. Потому что женщины — народ одинокий и с другими женщинами и мужчинами они чувствуют себя еще более одинокими, окруженные чахлыми бледными детьми и небольшими вещичками, исчезающими со временем. И червовая масть. И почему любовь такая круглая?

Если только

Есть колокольчик в Дингли

А ты хочешь сказать,

Как ты грустишь,

Что я в пути,

То позвони

И пусть он звонит

Динь-динь.

21

Среда. Утро. Себастьян нашел на полу в холле среди множества конвертов со счетами открытку с видом озера Килларни с напечатанным рядышком стишком:

Сердце мое тоскуетПо этим знакомым местам,Где голубеют озераНа бескрайних, зеленых лугах!

Переворачивает открытку. Читает.

Мне капут. Встречаемся в «Жюри» в среду, в семь.

На громыхающем трамвае Дэнджерфилд едет в Дублин. В конце Даусон-стрит он бодро выскочил из скрежещущего средства передвижения. Идет быстро, стараясь смотреть на витрины и избегать взглядов прохожих. А вот и магазин «Браун и Ноланс». Какие у них замечательные книги, такие книги я никогда и в руках не держал. Так, впрочем, и нужно. Экономия времени. Я получил письмо от этой благородной фирмы. Не такое, как от других. Вежливое. Они писали: «Быть может, сэр, Вы не придали значения той незначительной сумме, которую нам задолжали, или Вы предпочитаете, чтобы мы выставляли Вам счет раз в год». Да, раз в год, ответил я им. Время летит слишком быстро.

Из двери ресторана доносятся вкусные запахи. В нем сидят счастливые, богатые люди. Несколько человек выходят. Садятся в роскошную машину. От вида элегантной роскоши настроение у меня повышается. Я знаю, что мне сейчас нужно. С помощью сложного маневра я устремляюсь с заднего входа в распивочную. Милая девушка, налей-ка мне стаканчик солодового напитка, потому что я не могу смотреть в лицо потерпевшим поражение, не справившись поначалу с собственными страхами и отчаянием.

Он прошел через Грин-Колледж. Взглянул на часы на Тринити-Колледже. Перед ним оказался мальчишка, разносчик газет. Господин, подайте мне пенни. Я готов отдать тебе даже собственное сердце. Твоя мамочка тоже ирландка? И, сынок, дай-ка мне «Ивнинг Мэйл», пожалуйста. И вот тебе еще полпенни. Пусть бедность всегда обходит вас стороной, сэр. Себастьян вошел в «Жюри» через боковую дверь. В дальнем углу, наполовину скрытый пальмой, сидел отставной герцог. На столе перед ним — стакан бренди.

— Ради всего святого, Кеннет.

— А, это ты.

— Да, это я, Кеннет.

— Перед тобой полностью сломленный судьбой человек. И я буду пить до положения риз.

— Самые разумные слова из тех, что я когда-либо от тебя слышал.

— Мне конец.

— Расскажи мне, что произошло.

Дэнджерфилд устраивается поудобнее в плетеном кресле и прикладывает руку к уху, чтобы лучше слышать рассказ этого рыжебородого человека.

— Я сдался.

— Что?!

— Я пошел в консульство и попросил, чтобы меня отправили домой.

— Ты шутишь, Кеннет.

— Корабль отплывает завтра вечером. Он уже в гавани. Я заменю заболевшего матроса. С леди Эспер я потерпел полный провал. Как только я оказался у нее в доме, я понял, что номер не пройдет. Внутренний голос говорил мне, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. С ней чуть не сделался припадок, когда она меня увидела. А я тогда, как с цепи сорвался. Сказал ей, пусть она гонит мои тридцать шиллингов и я сразу уберусь, потому что меня от нее тошнит.

— Успокойся, Кеннет. Как же это произошло?

— Она думала, что я француз. И все из-за моего акцента. Как назло, я разговаривал так, словно только что высадился на берег с корабля, приплывшего из Штатов. Что мне оставалось делать? В такой ситуации бессмысленно продлевать мучения. Я сказал, отдайте мне тридцать шиллингов за расходы, которые я понес в Дублине и во время поездки, и я уеду. Я уехал, вот и все.

— Не падай духом. Улыбнись. Все уладится.

— Меня угнетают люди. И чем меньше мне придется иметь с ними дело до конца моих дней, тем лучше. И если я умру — мне все равно.

— Не мели чепуху. Где ты остановился?

— И с этим тоже проблемы. Я живу у Маларки, и это просто ужасно. Ты знаешь, что произошло?