Яна Дубинянская - Лестничная площадка

Она была по-прежнему на голову выше — конечно, почему бы и нет. А руки стали горячие и сухие, — а ведь когда-то она комплексовала из-за влажных ладоней… Климат, наверное. Или возраст.

Вот так и дальше. Думать о ничего не значащих вещах, подмечать детали и спасаться тем самым от реальности. Хотя навряд ли теперь ему удастся спасти хоть часть того, что раньше было его личностью…

Кэти остановилась сразу же, как только они вошли в дом. Присела на узкую деревянную скамью у двери — снова синее на желтом, обрати внимание, сделай вид, что это до сих пор важно… Подобрала под лавку длинные ноги. Повернулась к нему — как тогда. Заговорила.

— Чарли, — голос прозвучал глухо и тускло, словно всю звонкость она оставила там, на улице. И пышущий здоровьем румянец тоже, и искристый взгляд, и улыбку. Наверное, игра света, — и все-таки совсем другая женщина, медленно, мучительно ищущая формулировку того, что должна была сейчас сказать. — Знаешь, Стив — он совсем не читает газет, с того самого времени, не признает ни телевидения, ни радио. Даже соседей обрывает, когда они пробуют заговорить с ним о политике. Единственный раз, когда мне удалось его заинтересовать чем-то выходящим за рамки вот этой жизни, — она сделала кругообразное движение рукой…

Точно такое же, как недавно Стивен. Только у него это был жест властелина — а она словно очерчивала границы тюремной камеры.

— …единственный раз — это когда ты баллотировался на Президента. Мы так болели за тебя! Я даже агитацию развернула в школе, смешно, конечно, больше ради Стива, чтобы хоть как-то…

Она вдруг резко опустила глаза и прошептала совсем сдавленно:

— Я не хотела, прости. И еще тише:

— Что ты теперь будешь делать?

Ее глаза были близко-близко — темные, окруженные мелкой сетью невидимых издали морщинок, растерянные, отчаянные, родные. Она все знала, в том числе и то, что ничем не может ему помочь, — по она была готова разделить с ним напополам тяжесть его краха, его последнего поражения.

Как много лет назад разделила то, первое поражение со Стивеном.

Вот только Стивен имел на это право. Она была его — изначально и безраздельно. Воспользоваться сейчас ее сочувствием, в чем бы оно ни выражалось, — было бы попросту воровством.

На его руке лежали ее горячие сухие пальцы. Он слегка пожал их и поднялся со скамьи.

И в этот момент со двора раздался голос Стивена — звучный, мощный, удивленный, озабоченный и даже почти испуганный:

— Кэти, Чарли! Сюда!

Я успела увидеть, как из пряничного домика на пригорке выскочили две темные фигуры, — а бородатый мужчина был уже рядом, и он успел подхватить сползающее на землю у моих ног тяжелое тело, когда в ушах грянул знакомый оркестр, а перед глазами замелькали стаи черных роящихся точек…

ГЛАВА X

По краю желтой рамы окна ползала большая, синяя, сверкающая на солнце муха. Взад-вперед. Потом перелетала к самому уголку и снова начинала ползать. Иногда останавливалась и потирала черные членистые лапки.

У женщины были темно-карие глаза без бликов и короткие каштановые волосы с проседью, от окна на них падали рыжие отблески. Женщина немного подвинулась, и рыжинки погасли. Одетая в синее, с воротником резинкой под шею.

Еще был потолок, обшитый желтым деревом, как и все остальное. Там тоже ползала большая муха, но ее не получалось разглядеть как следует.

И тут я вспомнила. И подскочила, как сумасшедшая пружина.

— Что с Грегом?! — я лихорадочно отыскала глазами женщину, которая именно в этот момент зачем-то встала и отошла в другой конец комнаты, но сейчас всполошилась и стремительными шагами вернулась ко мне. — Это тот парень, который…

— Все нормально, — голос у нее был очень мягкий, предназначенный успокаивать. — Муж повез его к соседу, мистеру Гольдштамму, он врач, — но это так, на всякий случай. Насколько я могу судить, у молодого человека ничего серьезного, несколько царапин. Царапин у Грега побольше, чем несколько, машинально подумала я. Соображалось медленно, в такт движений мухи по оконной раме. Вообще странное чувство: как будто воскресным утром какой-то шутник трясет тебя за плечо и кричит, что пора вставать, иначе опоздаешь, — а подсознание в курсе, что сегодня выходной, и нужно спать, спать, спать…

— Ты сама как? — спросила женщина.

Я спустила ноги с кровати. Шутник прав, сегодня вовсе не воскресенье.

— Нормально. Я то и дело хлопаюсь в обморок, это от перепадов давления. В прошлом веке была бы очень модной барышней. Так что… вы не обманываете меня насчет Грега?

Женщина отвернулась и снова прошлась чуть ли не к самым дверям. Ноги у нее были, как у манекенщицы, даже сквозь спортивный костюм заметно. Кто она такая? И вообще…

Она пытливо посмотрела на меня через всю комнату.

— Левое плечо в мякоть навылет. Действительно царапина, если учесть, что в него стреляли из автомата.

Ее голос уже не был ни мягким, ни успокаивающим. Скорее обвинение: откуда вы взялись, да и как смели взяться в моем доме, вы, кисейная барышня без чувств, и парень, нарвавшийся где-то на автоматную очередь? Кто вы такие, — да, с ее стороны этот вопрос гораздо правомернее, нежели с моей, — бандиты, террористы, грабители банков? Теперь, когда ее добрый самаритянский долг исполнен — я приведена в сознание, а Грег отправлен к врачу, — она хотела бы все знать. Все, что случилось.

Я тоже хотела бы. А впрочем, можно и догадаться, восстановить частично по памяти, а частью из воображения всю картину, предшествовавшую ползанью синей мухи по краю окна.

Третий багровый глаз на мертвом лице Фредди Хэнкса. Самозванный Президент умер, вместе с ним умерли и его маниакальные, нелепые, но достаточно материальные желания. Свернулось активизированное их силой пространственное измерение, и дверь президентской спальни исчезла с общей лестничной площадки.

И когда камуфляжные амбалы из оперативной группы бросились в погоню за мной и Грегом, их встретила глухая стена. В которой словно никогда не было — да и не могло быть — никаких лишних дверей. Может быть, один из этих ребят, который стоял ближе, который глазел на стену именно в тот момент, когда она заколебалась, растворяя эти самые двери, — может, вечером в баре он начнет, дико вращая глазами, делиться с товарищами своими впечатлениями по этому поводу. Само собой, кто-нибудь настучит начальству. А наверху либо отмахнутся, сочтя все это обыкновенными солдатскими байками, либо квалифицируют как шизофренический бред, и тогда парню больше не носить камуфляж… Всего-то.

А тем временем около выбитых дверей спальни Президента начнут хозяйничать тихие деловые эксперты секретных спецслужб. Распростертый труп Фредерика Хэнкса обведут мелом и погрузят на носилки, и больше этого огромного волосатого тела никто никогда не увидит. И вряд ли какие-нибудь газеты опубликуют список вещей, обнаруженных в карманах вельветовых шортов покойного: две мелких монеты, заржавевший штопор, скомканный неоплаченный счет за электроэнергию, четыре шурупа и прибор неизвестного назначения, визуально представляющий из себя пластмассовую коробку черного цвета, пятнадцать с половиной на семнадцать сантиметров, снабженную четырьмя лампочками, из которых одна горит красным светом, другая мигает зеленым, а также рубильником и шкалой с нанесенными полукругом делениями, по которой движется стрелка… А может, даже в секретных документах они поостерегутся описывать так подробно. Просто — неизвестный прибор. Навсегда неизвестный.