Михаил Савеличев - Иероглиф

Результат был потрясающий - и без того бледный мужчина побледнел настолько, что сквозь кожу начало просвечивать нечто сине-зеленое, ноги его подогнулись, папка вылетела из рук, разметав по коридору кипы истертой, желтой и абсолютно пустой бумаги, глаза невероятно выпучились и закатились под лоб, руки хаотично забили по воздуху, словно у тонущего или повешенного в последней агонии, пытаясь стереть с щеки максимов плевок, рот разинулся, обнажая голые десны и демонстрируя полное отсутствие языка, и человека обильно стошнило какой-то белой клейкой массой, смахивающей на тесто. Но на этом его мучения не прекратились - рвота продолжалась, ноги затряслись, и он упал на колени, прижав руки к груди и опустив голову, аккуратная прическа растрепалась, и кончики длинных волос, возившие по полу, стали красными, так как он стал исходить не блевотиной, а кровью. Кошмарное зрелище никого не тронулo-движение по лестницам и коридорам не прекращалось, двери хлопали с такой же интенсивностью, лоди бегали по своим делам, огибая умирающего и не дeлая ни малейшей попытки помочь бедняге или позвaть хотя бы вышестоящее начальство, и даже конвоиры Максима проигнорировали вопиющее событие - yбийство арестованным совсем постороннего человека своей собственной слюной. Человек еще дергался в громадной луже кровавой рвоты, а охранники потянули Максима, и они двинулись вверх по очередной скрипучей деревянной лестнице с деревянными перилами и кое-где отсутствующими ступеньками.

Этот коридор разительно отличался от всего того, что Максим видел на своем пути от сгоревшей камеры через круговые лабиринты таинственного здания до этой, как он понял, конечной точки их скитаний, которая, несмотря на то, что внутреннее ощущение положения в пространстве кричало об обратном, а память услужливо подсовывала картинку недавнего, но очень долгого подъема по лестнице, находилась где-то очень-очень глубоко внизу, прокопанная в сырой, болотистой, водянистой почве города, среди вен и сухожилий электрических и телефонных проводов, водопроводных и канализационных труб, пересекающих нору под самыми разными углами, источающими запахи озона, хлора и нечистот, истекающих искрами, низким гулом водяных турбуленций, черными тягучими каплями и струями пара. Стены коридора были облеплены бугристыми, неровно легшими и растрескавшимися пластами штукатурки. Она кое-где совсем обвалилась, обнажив темно-коричневый разрез почвы со светлыми полосами вкраплений песка и белой глины, которые уже начинали выпирать из этих дыр, как грибковые наросты на коре деревьев, и потихоньку обваливаться вслед за преградой, ее сдерживавшей. Низкий полукруглый потолок еще больше давил на голову и плечи Максима, чем если бы он взвалил на себя свой броневичок, стягивая туже и так не богатое, но еще свободное пространство подземного пищевода, который вот-вот должен был сделать глотательное движение, раздавить вторгнувшихся в него людей и ободками мышечных сфинктеров протолкнуть истерзанные, измельченные трупы глубже, в пустоту земляного желудка с кипящим от нетерпения и голода озером желудочного сока.

Освещался коридор очень неравномерно, из-за того что источником энергии служили провода городской электросети, к которым, с помощью замысловатых устройств, были прикреплены стоваттные голые лампочки, похожие на паразитов, присосавшихся к древесным корням и иссушающих их своим неуемным аппетитом. Нужные провода почему-то чаще всего пересекали коридор где-то на уровне колен или, в лучшем случае, живота Максима, а некоторые, особо хитрые, лишь небольшими кусочками выглядывали из штукатурки и земли, словно черные резиновые черви, показывающие здешним обитателям только свои животы, и поэтому хаотично развешанные лампочки порой освещали исключительно пол, создавали феерическое зрелище, намекающее на вампиров, зомби и других живых мертвецов, которым здесь, наверное, было бы не совсем уютно. Ветра в коридоре не ощущалось, но все лампочки раскачивались, и по стенам скакали сложные тени городских коммуникаций и троих людей, забредших сюда по какой-то надобности.

Кроме Максима сотоварищи, здесь больше никого не было, но тем не менее через равные промежутки, если это позволяли лампы и трубы, в стенки были вмурованы железные скамейки, удерживаемые цепями, cyдя по форме звеньев и массивности - ближайшие Р°Дственники Максимовых оков, обозначавшие наличие таких же массивных железных дверей с красивыми потеками ржавчины и острыми заклепками, на котoРые вполне можно было наколоть небольшую рыбy, чтобы она трепыхалась из последних сил с вылезающими глазами и отчетливо хлопающими жабрами придавая всему этому месту необходимую ирреальность. Медленно проходя по коридору, уворачиваясь от раскачивающихся лампочек, а иногда и сталкиваясь с ними, преодолевая земляные осыпи и тугие узлы корней человеческого лишайника, Максим видел, что на некоторых скамейках кем-то, видимо теми, кто сгинул за железными дверями, оставлены разнообразные вещи - уже набившие оскомину бумажные папки, толстые книги, судя по обилию закладок и замусоленности инструкции и руководства, суконные пиджаки с вывернутыми карманами, большие прозрачные стаканы с плавающими в воде стеклянными глазами и вставными челюстями, целлулоидные пупсики, лишенные волос, рук, ног и половых признаков, большая мраморная могильная плита с выцветшей фотографией, неразборчивым именем и загадочными датами жизни, большой пожелтевший и растрескавшийся слоновий бивень, изорванное в клочья ажурное женское белье, безглазый противогаз с оторванной гофрированной трубой и утонувший в круглом аквариуме с формалином человеческий зародыш с тяжелой генетической наследственностью, рядом с которым и остановилась процессия. Все трое уселись на скамью, предварительно составив аквариум на кучу рыхлой земли прямо под качающейся от виртуального ветра синей лампочкой, отчего цепь натужено заскрипела и малость подалась под тяжестью распухших охранников и бронированного Максима, опершегося на всякий случай на свой железный штырь-как средневековый рыцарь на двуручный меч, и заДрeмавшего после однообразного хождения по лабиринту декораций, сотворенных или гениальным театрaльным художником или сумасшедшим бутафором.

Максиму снилось что он сидит все в том же подземелье, но его конвоиры куда-то исчезли вместе с цепями. Долгое время ничего не происходит, хотя Максим чует приближение, сгущение и сосредоточение чего-то непонятного, чужого, привычного и, в общем-то, противного. Но коридор остается пустым, и только тени от раскачивающихся ламп гуляют по стенам, хотя и в этом незамысловатом явлении при внимательном рассмотрении обнаруживаются свои странности - темные полосы от проводов и труб двигаются в противофазе маятнику ламп, прямые линии изгибаются, собираются в гармошки, скручиваются, хотя сами источники теней остаются твердыми, прямыми, неподвижными, затем этот теневой театр оживляется движущимися силуэтами людей, хотя коридор все так же пуст, и кроме Максима никто не наблюдает за странной игрой, силуэты неторопливо шествуют по стенам, искажаясь на неровностях раскрошенной штукатурки, земляных грыж, шипастых дверей и после каждого такого излома не выправляясь, как это бывает с обычными тенями, а оставаясь искаженными, сгорбленными, приобретшими какие-то лишние части тела, вздутия на головах и торсе, многосуставча-тость истончившихся конечностей. С каждым шагом силуэты все больше трансформировались, измельчались, у них вырастали новые руки, ноги, на головах, постепенно сливающихся с напухающими туловища-чи, начали вытягиваться тонкие, длинные, шевелящиеся отростки, человеческая гибкость сочленений менялась жесткой отрывчатостыо и суетливостью Движений и, как это ни удивительно, в них стали все ярче и ярче проявляться некие очень знакомые черты И повадки, и если бы Максим не наблюдал метамoРфозу от самого начала, он легко догадался бы, с кем ему предстояло сейчас встретиться. Мутирующих теней становилось все больше и больше, они так затенили стену, что в их едином движении теперь мало что можно было рассмотреть - над единой черной волной только иногда, как штормовая пена, появлялись силуэты человеческих рук и щетинистые лапы каких-то существ, но прямо напротив Максима волна, словно выброшенная на берег, сходила на нет, и там стали слышны звуки - шлеп, шлеп, шлеп, будто по сырой земле застучали просыпанные рисинки. Количество рисинок увеличивалось, и отрывистость падений слилась в единый шелестящий поток. Свет ламп туда не доходил, и Максим не различал причину этого шелеста, пока тень, напитавшись шумом, разбухнув, отяжелев и осмелев, не оторвалась от темного угла и не стала медленно выползать на свет. И тут сами стены, потолок, пол, лавка на которой сидел Максим, пришли в движение - каким-то образом неуловимо изменившись, пятна света и тьмы, мокрые пуповины коммуникаций, железо лавок и дверей вобрали, напитали весомостью и бытием призрачность искаженных теней, отдав собственную, ненужную в данный момент реальность, легко перетекли, транспонировались в новое положение, и теперь Максим сидел в просторной комнате, вполне уютно окрашенной, с большим, но все же зарешеченным окном, за которым была ночь, подсвеченная редкими огнями фонарей, скудно обставленной мебелью - письменным столон с разбитой печатной машинкой, прикрученной к столешнице массивными болтами, встроенным шкафoм и несколькими навесными полками, с расставленнЫми в слое пыли грязными стаканами, ложками, аудиoкассетами и разоренными книжками, не однажды нaмокавшими и безобразно раздувшимися от этого, кaк утопленники. Весь пол был устлан коричневым шевелящимся ковром, в котором Максим признал крупнейшее из виденных им сборищ рыжих домашних тараканов обыкновенных. Однако не это было самым неприятным для небрезгливого человека, а неестественная неподвижность тараканьего братства, позволявшего себе сейчас самое большее пошевелить усами и переминуться с лапки на лапку. Как это ни забавно, но насекомые внимательно рассматривали или обнюхивали (что там у них?) прикованного к табурету человека, отчего становились похожими на стаю гончих собак, замерших, напружинившихся в ожидании команды охотников, чтобы броситься вслед за выслеживаемым зверем. Противостояние продолжалось минут пять, что, учитывая необычность "гончих", растянулось для Максима на час или два субъективного времени - конечно же не из-за страха, а из-за гипнотического оцепенения, наведенного тараканами; которому, пусть и не надолго, но все-таки поддался человек, а когда он попытался стряхнуть его с себя, глубоко вздохнув и помотав головой, в тараканьей массе возникла волна, начавшая свой бег в самых дальних, прижатых к стене рядах, и быстро увеличилась по высоте, словно под насекомыми, действительно, двигался горб воды, по темной поверхности побежали редкие звездочки отражений городских огней, стал нарастать хруст ломающихся хитиновых оболочек, в лицо Максима ощутимо пахнуло ветерком от вытянувшегося почти под самый потолок тараканьего цунами, которое, набрав значительную скорость, всей массой oбРушилось на человека.