Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 2

Ответ: Конечно. Но, к сожалению, мы не имеем доказательства того, что кто-то выжил. Расшифровка спектро- и темпограмм вспышки пока предварительна. Да, эта расшифровка показывает, что в процессе взрыва были деструктурированы семь сложных биологических объектов. Разделить энергетические пакеты пока не удалось, и мы не знаем, кто именно погиб. Это, однако, не исключает возможности того, что восьмая структура не прочиталась — она могла, например, быть слабо ориентирована относительно вектора взрывного…

Вопрос: Простите, мне не очень понятны столь специфические…

Ответ: Да, извините. Иными словами… Вы же должны понимать, Каммерер, что никто не мог выжить, когда звездолет попросту испарился, и температура плазмы достигла трех миллионов градусов! Надеяться на то, что кто-то спасся, к сожалению…

Вопрос: Это я понимаю. Но уверены ли вы, что в момент взрыва пассажир Лучано Грапетти был на порту «Альгамбры»?

Ответ: Вы получили данные диспетчерской службы? Тогда ваш вопрос излишен.

Вопрос: После того, как диспетчер порта передал челнок коллеге на «Альгамбре», Грапетти мог изменить курс и не подчиниться командам о стыковке. Разве это исключено? Или это было проверено тоже?

Ответ: В мегакилометровой окрестности «Альгамбры» не зафиксировано ни одного тела массивнее нескольких граммов. Челнок не мог удалиться на большее расстояние за минуты, которые предшествовали взрыву.

Вопрос: Даже если Грапетти, оторвавшись от диспетчера порта, перешел на аварийную систему разгона?

Ответ: Вы думаете, что, если бы Грапетти (кстати, он что, был идиотом?) действительно сделал нечто подобное, капитан Завадский не доложил бы о чрезвычайном происшествии диспетчеру порта?

Вопрос: Не мог ли, скажем, Грапетти причалить к «Альгамбре», а потом покинуть ее — буквально перед взрывом, так что капитан просто не успел…

Ответ: Вы сами-то верите в этот… мм… Каммерер, у вас еще двадцать секунд. Избегайте, пожалуйста, домыслов. Пятнадцать секунд.

Вопрос: Согласен, это домысел… Грапетти знал, что будет взрыв, покинул корабль за полминуты до начала нуль-перехода и сразу же включил нуль-установку челнока. Это опасно, да, но это была единствен…

Я не успел закончить слово — Швейцер повернулся ко мне спиной и мгновенно забыл о моем существовании.

Собственно говоря, последняя моя фраза была чистейшей воды импровизацией — интуитивная догадка, не более того. Да, ничто в моей догадке не противоречило ни законам природы, ни конструктивным особенностям орбитальных челноков. Кроме одной мелочи: откуда Грапетти мог узнать о грозившем «Альгамбре» столкновении? И почему его потрясающая интуиция проявила себя лишь в последние секунды перед катастрофой?

Не говорю уж о том, что чисто по-человечески было нужно, почуяв опасность шестым или двадцатым органом чувств, сначала поднять общую тревогу, а уж потом броситься спасать свою шкуру. Да, чисто по-человечески. Если чисто человеческие категории могут быть приложены к деятельности автомата Странников.

После выводов по необходимости следуют практические действия. Практических действий я совершить не мог. Я не мог даже убедить Швейцера в том, чтобы комиссия со всей серьезностью проанализировала идею, которую я вскользь упомянул в разговоре — вероятность подобного поведения Грапетти была, с точки зрения любого здравомыслящего человека, асимптотически близка к нулю. Мог ли я сказать Швейцеру, что, вообще говоря, Грапетти никогда человеком в полном слысле слова не был?

Оставалось поступать в рамках открытых для меня возможностей. Первая, естественно, — информировать Экселенца, что совершенно не решало проблемы, поскольку ничего путного подсказать мне в сложившейся ситуации Экселенц не мог. Вторая возможность — попытаться еще раз поговорить с Татьяной. Я был убежден, что, если Грапетти жив, он непременно даст о себе знать любимой жене.

Идея Экселенца (поддержанная, впрочем, почти всеми членами Директората КОМКОНа-2) о том, что подкидыш, восприняв программу, теряет свободу воли, представлялась мне по меньшей мере спорной. Лев Абалкин поступал вовсе не как автомат, но как свободный гражданин, имеющий право на любую информацию, тем более — информацию о себе. Что привело его в Музей внеземных культур? Программа? Или желание увидеть предмет, с которым была накрепко сцеплена его, Абалкина, судьба?

Если это было действием программы, то я готов поднять руки и согласиться — поступок Экселенца был единственно возможным решением проблемы. Если автомат угрожает стабильности, автомат подлежит разрушению.

Но если… Если, черт возьми, Абалкину каким-то образом стало известно, какую роль в его судьбе, как и в судьбе остальных двенадцати подкидышей, отводят этим яйцеобразным предметам, спрятанным в чемоданчике, который, в свою очередь, спрятан в запасниках ничем не примечательного музея? Если бы я, допустим, стремился стать космонавтом, а меня под любыми, в том числе и нелепыми, предлогами не выпускали с Земли? И если бы я неожиданно узнал о том, что причиной (все человечество против меня!) является некий предмет, с которым, по мнению каких-то, неизвестных мне, людей я неразрывно связан? Как поступил бы я? Да вполне определенно: начал бы этот предмет искать. И нашел бы, уж я-то себя знаю. Не программа вела бы меня, а обыкновенная злость на весь белый свет. И стремление быть свободным в выборе. Именно стремление быть свободным заставляло бы меня поступать подобно автомату. Это очень простой парадокс, но неужели два года назад никому не пришло в голову, что дело могло обстоять именно так?

Мне это тоже в голову не пришло. Я подумал о такой возможности после слов Татьяны о том, что Лучано Грапетти знал о тайне своего рождения.

В своих расчетах я должен был учитывать эту ситуацию. И тогда исключительно малая вероятность, какой оценивал Швейцер побег Грапетти с «Альгамбры» за минуту до катастрофы, возрастала до вполне реального значения. Если не до единицы.

Родственники погибших на «Альгамбре» собрались сейчас в зале ожидания космопорта — некоторые находились там со вчерашнего вечера, а двое (жена штурмана Ягупова и сын второго пилота Джексона-Мейринка) прибыли только что специальным рейсом: «Трирема» привезла еще и экспертов по чрезвычайным ситуациям в космосе. Видеофон в доме Грапетти не отвечал, автоответчик мягким голосом самого Лучано просил оставить информацию. Я не очень представлял себе Татьяну в обществе родственников, ее тихая улыбка была бы там совершенно не к месту. Но, вероятно, она все же решила хотя бы не нарушать традицию.

Журналист Каммерер явился в зал ожидания с очевидной целью: сделать репортаж. Он понимал, конечно, что его присутствие, и тем более — вопросы, которые он намерен был задать, не принесут никакой радости погруженным в свои переживания людям. Но — профессия обязывает, читатель желает знать.