Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 2

Но — случилось.

Поскольку корабль в течение семи с половиной микросекунд превратился в излучение, то исследовать можно было только характеристики этого излучения, и ничего более. Естественно, станции слежения зафиксировали взрыв во всех деталях, и главные результаты многофакторного анализа были готовы уже спустя двенадцать часов после трагедии. Первое — взрыв произошел в результате попадания метеора. Второе — в момент взрыва на «Альгамбре» было семь живых существ. Их и должно было быть семь, если считать, что на борту находился только экипаж. Но не существовало (и не могло существовать) доказательств этого предположения. Теоретически можно было допустить, что отсутствовал один из звездолетчиков, а Грапетти находился на борту и погиб. Хотя, конечно, вероятность этого события была значительно ниже естественного предположения, что звездолет отправился в рейс, не взяв на борт пассажира.

Но тогда — куда и как исчез Грапетти? Он стартовал с космодрома Альцины на орбитальном челноке, и диспетчеры вели аппарат до момента его выхода на стационарную орбиту. Затем, убедившись, что режим выведения соблюден, диспетчеры передали челнок автоматике звездолета, которая и должна была провести стыковку. В нужный момент маяк «Альгамбры» дал «плюс», то есть сообщил, что полет проходит в штатном режиме. Состоялся недолгий разговор по телеканалам порта с командиром «Альгамбры» Алексом Завадским. Разговор фиксирован, его много раз прослушали, речь шла только о подтверждении полной готовности систем к старту. О пассажире диспетчер порта не спросил — и это понятно, он уже получил подтверждение маяка, процедура была стандартной и рутинной. Тепло попрощались, Завадский отключил телеканалы и дал команду на старт.

И вот тогда-то…

— Два обстоятельства, — завершил Экселенц свой краткий обзор, — заставляют предполагать худшее. Первое: детонатор номер четыре не разрушился. Второе: в момент взрыва на борту «Альгамбры» было семь человек.

Он замолчал и уставился на меня своим совиным взглядом, ожидая, видимо, что у меня уже готовы выводы и предложения. У меня не было ни того, ни другого. Более того, с некоторых пор у нас с Экселенцем, видимо, перестали совпадать понятия о плохом и хорошем в нашей жизни. Худшим при сложившихся обстоятельствах Экселенц полагал то, что Лучано Грапетти остался жив и, по-видимому, даже не попал на борт звездолета. Да, это было странно, это было необъяснимо, в этом была некая несообразность, смысл которой пока ускользал, но — было ли это страшно? Экселенц, судя по всему, полностью находился во власти идеи, которую я и во времена Абалкина считал недоказанной и, скорее всего, недоказуемой: Грапетти, будучи на самом деле автоматом Странников, подобным Абалкину, делает все, чтобы попасть на Землю и… что? Воссоединиться со своим детонатором? И… что тогда?

В доме человечества опять, как два года назад, запахло серой, и разве не ясно было, что этот запах будет появляться каждый раз, когда кто-нибудь из оставшихся подкидышей совершит странный, трудно объяснимый или вовсе необъяснимый поступок? Радикальным решением было при нынешней ситуации — убить всех подкидышей, как кукушка убивает птенцов — не своих, конечно. Но, поскольку такое решение проблемы не представлялось возможным даже теоретически — а лишь в ответ на действия самих подкидышей, не оставлявших для КОМКОНа-2 никаких иных возможностей, то о нем никто и не заикался.

После разговора с Татьяной Шабановой я не был убежден и в том, что кому-либо из подкидышей было так уж необходимо «воссоединяться» со своим детонатором. Если программа была включена в момент рождения Тринадцати, если детонаторы были на самом деле вовсе не детонаторами, призванными взорвать устойчивое бытие человечества, но всего лишь какими-то мультипространственными ретрансляторами, связывающими подкидышей друг с другом, если все обстояло именно так, то и поступки того же Грапетти нужно оценивать совершенно иначе. В доме пахло серой, но был ли Дьявол тому причиной? А может, неисправность канализационных сетей?

— Худшее, Экселенц? — спросил я. — Я не вижу, как Грапетти мог остаться в живых при полном атомном распаде. А детонатор… Когда погибла Эдна Ласко, ее детонатор разрушился лишь несколько часов спустя.

— «Альгамбра» погибла сутки назад. — буркнул Экселенц, думая, похоже, о чем-то своем.

Я пожал плечами, и прошли почти десять долгих секунд прежде, чем Экселенц отреагировал на мой жест.

— Максим, — сказал он с ноткой раздражения в голосе, — я знаю твое отношение к гибели… мм… Абалкина. Если ты думаешь, что я неспособен разбираться в настроениях своих подчиненных, как бы тщательно они их ни скрывали, то грош мне цена как руководителю. Не будем спорить. Я… Ну, ладно. Но попробуй дать рациональное объяснение произошедшего, не привлекая гипотезу о том, что в одном из автоматов Странников включилась новая программа. Я не знаю — согласен! — какая программа гнала Абалкина в Музей, а теперь я не знаю, какая программа заставила Грапетти сделать то, что он сделал. Отчаянные поступки приходится совершать от незнания. И, я полагаю, лучше ошибиться, чем допустить непоправимое.

Он протянул руку и отключил изображение. Звук исчез через две секунды, и эти долгие две секунды я слышал тяжкий вздох, который не мог принадлежать Экселенцу.

Потрясенный, я несколько минут не был в состоянии собрать свои мысли. Впервые я видел Экселенца не растерянным даже, не мрачным, не охваченным инфернальным испугом перед Неизвестным, но — сомневающимся. Экселенц никогда не сомневался, выбрав решение. Представ перед Судом справедливости после убийства Абалкина, он отвечал на вопросы без тени сомнений.

Судьи были объективны, насколько можно быть объективным в ситуации, не до конца поддающейся формализованной оценке. Экселенц даже сохранил свой пост. По-моему, это был самый большой провал в юридической системе за два с лишним столетия — один человек убил другого и не понес наказания не потому, что был оправдан, а потому лишь, что суд увяз в определении для данного конкретного случая понятия о необходимой самообороне. Если человек убил, спасая свою жизнь, — это понятно. Если человек убил, спасая жизнь своего ближнего — это понятно тоже. А если он убил, спасая человечество от опасности, которую сам же не смог ни определить, ни доказать?

Только один человек оставался и на суде, и после него уверенным в однозначной правильности сделанного — сам Экселенц. Собственно, я не представляю, как бы он жил дальше, если бы эта уверенность поколебалась. Разве что — пустил бы себе в лоб пулю из того же «Магнума».