Кристофер Прист - Опрокинутый мир

Не спеша, точно рассчитанным движением он поднял объектив и начал снимать: местность вверх по течению, затем противоположный берег, затем — женщина сжалась от испуга — нацелил камеру прямо на нее. Она невольно пригнулась, но по отсутствию реакции с его стороны поняла, что он ее не заметил. Когда она рискнула выглянуть из своего укрытия, камера была направлена вниз по течению реки.

Вновь вернувшись к листу бумаги, он с величайшей аккуратностью что-то пометил на ней. Потом осторожно уложил камеру обратно в сумку, скатал рулон и опять водворил все в общую кучу. Потянувшись и как бы сызнова впав в апатию, он уселся на берегу, погрузив ноги в воду. Еще мгновение, и он откинулся на спину, закрыв глаза.

Теперь она могла рассмотреть его. Вид у него в самом деле был безобидный. Крупный, мускулистый, лицо и руки покрыты ровным загаром. Грива светло-каштановых волос, пожалуй, длинноватых — не мешало бы постричь. Борода. Ему было, на ее взгляд, лет тридцать пять, и он казался моложавым и привлекательным. Насколько она могла судить, это был мужественный, закаленный человек, не утративший мальчишеской способности ценить простые человеческие радости, вроде прохладной воды в безжалостно знойный день.

Над ним кружились мухи, и он изредка отгонял их ленивым взмахом руки.

Поколебавшись еще немного, женщина выбралась из своего укрытия и почти скатилась с берега, послав вниз небольшую лавину камушков и песка.

Реакцией он обладал молниеносной. Мгновенно сел, обернулся, вскочил на ноги. Но ему не повезло — движение оказалось слишком резким для взрыхленной почвы и он упал ничком, опять вспенив воду ногами. Она не смогла удержаться от смеха. Он тут же вскочил, метнулся к своему снаряжению — и в руках у него появилось ружье.

Смех замер… но он не поднял ружья. Он произнес какую-то фразу по-испански, однако его испанский был так плох, что она ничего не поняла. Да и сама она знала по-испански лишь несколько слов и ответила на местном наречии:

— Простите, я не хотела смеяться…

Он непонимающе качнул головой и смерил ее внимательным взглядом. Она развела руки в стороны, показывая, что безоружна, и улыбнулась. Он вроде бы успокоился и отложил ружье. Снова попытался заговорить с ней на своем кошмарном испанском — и вдруг пробормотал что-то себе под нос явно по-английски.

— Вы знаете английский? — удивилась она.

— Да. А вы?

— С детства. — Она опять рассмеялась и предложила: — А что если я присоединюсь к вам?

Она имела в виду реку и пояснила свои намерения жестом — но он словно онемел, уставившись на незваную гостью с тупым изумлением. Она сбросила туфли и вошла в воду, подобрав подол. Вода оказалась обжигающе холодной, пальцы ног свело судорога — и все же ощущение было приятным. Она присела на бережке, оставив ноги в воде. Он приблизился и сел рядом.

— Простите, что схватился за ружье. Вы меня испугали.

— А вы не сердитесь на меня за вторжение? Вы так блаженствовали, что мне стало завидно.

— По-моему, в такой жаркий день лучше ничего не придумаешь…

Они сидели, уставясь в воду. Водная рябь искажала очертания ног.

— Как вас зовут? — поинтересовалась она.

— Гельвард.

— Гельвард? — она повторила непривычное имя, будто пробуя его на вкус. — Это что, фамилия?

— Нет. Если полностью, то меня зовут Гельвард Манн. А вас?

— Элизабет. Элизабет Хан. Я не люблю, когда меня называют Элизабет.

— Очень жаль.

Она вскинула на него глаза, удивленная странным ответом, но он был, по-видимому, совершенно серьезен. Непонятным оставался и его акцент: он безусловно не был уроженцем здешних мест, говорил по-английски свободно, без усилий, но все его гласные звучали как-то необычно.

— Откуда вы? — спросила она.

— Тут неподалеку, — ответил он невпопад и неожиданно встал. — Извините, мне надо напоить лошадь…

Взбираясь на берег, он вновь оступился, но на этот раз она удержалась от смеха. Он направился прямо к опушке, даже не подходя к куче снаряжения и оставив безнадзорным ружье. Правда, один раз он оглянулся через плечо, но Элизабет отвела глаза.

Вскоре он вышел из леса, ведя в поводу обеих лошадей. Пришлось встать и помочь ему спустить их к воде. Очутившись между двумя животными, она не удержалась и потрепала лошадь Гельварда по холке.

— Хороша лошадка, — похвалила она. — Это ваша?

— Ну, не совсем моя. Просто я предпочитаю ее другим.

— А как ее зовут?

— Ее… я не давал ей имени. А разве надо?

— Нет, это не обязательно. У моей вот тоже нет определенной клички.

— Мне нравится ездить верхом, — внезапно признался он. — Самая приятная особенность моей профессии.

— Не считая возможности шлепать босиком по воде. Чем вы вообще занимаетесь?

— Я… на это трудно ответить в двух словах. А вы?

— Я медицинская сестра… Во всяком случае согласно диплому. А на деле за что только не приходится браться!

— У нас тоже ест медицинские сестры, — заявил он. — Там, где я живу.

Она взглянула на Гельварда с новым интересом.

— Это где же?

— В Городе. Отсюда на юг.

— Как он называется?

— Земля. Но мы чаще всего называем его просто Город.

Элизабет нерешительно улыбнулась, не уверенная, что правильно расслышала название.

— Расскажите не про свой город.

Он покачал головой. Лошади напились и теперь обнюхивали друг друга.

— Мне пора ехать.

Он поспешил к куче снаряжения и принялся второпях навьючивать лошадь. Элизабет с недоумением следила за ним. Кое-как распихав снаряжение по седельным сумкам, он повернул лошадь и вывел ее на берег. На самой опушке леса он оглянулся.

— Извините меня. Я, наверное, кажусь вам грубияном. Все дело… все потому, что вы так не похожи на остальных.

— На остальных?

— На жителей этих мест.

— Это что, плохо?

— Нет, конечно. — Он обвел взглядом оба берега, словно надеялся найти там повод задержаться. И вдруг вообще раздумал уезжать и привязал лошадь к первому же дереву. — Могу я попросить вас об одном одолжении?

— Разумеется.

— Вы не будете возражать… Не позволите ли мне нарисовать вас?

— Нарисовать?..

— Ну да… Я сделаю беглый набросок. Боюсь, я не слишком хороший художник, не очень-то опытный. Но когда я бываю здесь, на севере, я люблю делать зарисовки того, что вижу.

— Именно этим вы и занимались, когда я подошла к вам?

— Да нет. То была карта. А я имею в виду зарисовки, настоящие зарисовки.

— Будь по-вашему… Вы хотите, чтобы я позировала?

Он порылся в одной из седельных сумок и извлек на свет пачку разношерстных листков. Элизабет успела заметить, что на каждом листе был какой-то карандашный рисунок.