Алексей Кулаков - Наследник

Открыв почерневшие глаза и поймав отцовский взор, Митя очень четко произнес:

- Восемьдесят тысяч православных душ.

Увидев явное понимание столь отчетливого намека, он опять сомкнул веки, откинув голову немного назад:

- За два года до того, в месяце сентябре, подойдет к стенам Астрахани войско магометанское. Двадцать тысяч воинов султана османского, и втрое от того числа нукеров хана крымского.

Митрополит и царь, не сговариваясь, дружно перекрестились, причем Иоанн Васильевич еще и потемнел лицом.

- В том же году, паписты , предчувствуя скорый конец жизни Жигимонта Августа, и боясь, что со смертью последнего из Ягеллонов литвины отшатнутся от Польши, устроят подписание новой унии на великом сейме в городе Люблине. По ней, Великое княжество Литовское и Польша навсегда сольются в новую державу, рекомую Речью Посполитой, а король станет выборным. На ее землях паписты будут рушить храмы наши, запрещать службы церковные, всячески утеснять священников и люд православный, а также усердно насаждать веру папежную и язык польский.

Вновь архипастырь и государь московский перекрестились - и если иерарх церкви выглядел очень озабоченным столь дурными вестями, то властитель державы начал наливаться холодной злобой.

- А что, сыно, Жигимонт и вправду умрет бездетным?

- Да, батюшка, в году семь тысяч восьмидесятом от Сотворения мира.

- Так-так! И кто же умостит свое седалище на стол Ягеллонов?

- Того мне не открылось, батюшка.

Видя, как запнулся десятилетний царевич, его мягко поторопил (одновременно и приободрив) уже митрополит Макарий:

- Ты говори, отроче, мы тебе верим.

- Через четыре года от нынешнего в пределы царства православного придет Бледный всадник.

Услышав о чуме, двое взрослых мужчин разом переменились в лице, жадно слушая и опасаясь лишний раз вздохнуть:

- Начнется в Полоцке, затем скакнет в городки Озерище, Торопец, Великие Луки и Смоленск, отметится и в Москве, а уйдет через Новгород и Старую Руссу - через два полных года. С моровым поветрием придет и глад великий...

Все-таки выдохнув, митрополит и царь погрузились в мрачные размышления. Воистину, во многих знаниях много печали!.. Макарий осенил себя размашистым крестом:

- Все в воле Его.

Иоанн Васильевич, повторяя за ним, согласился:

- Тяжкие нам испытания посылает Господь.

Все дружно помолчали, затем великий государь, вспомнив о том, что его первенец принес не только дурные, но и очень хорошие вести, слабо улыбнулся:

- Ничего, с божией помощью мы любую беду одолеем. Зато по испытанию и награда. Да, сыно?

Видя, как тот расцвел в удивительно светлой улыбке, отец несколько отвлеченно подумал, что года через четыре сын вырастет в настоящую девичью погибель - и так-то уже кое-кто из них на него временами поглядывает. Ласково и со всем бережением погладив наследника по пепельноволосой голове, царь осведомился - открылось ли ему что-либо еще?

- Открылось многое, батюшка, только... Только не все смог понять. На мольбу мою, мне было сказано, что всякому плоду свое время. А за нетерпение свое буду я лишен детства. Это как?

Архипастырь тактично промолчал, не став встревать в разговор сына и отца - а последний посмурнел и явно вспомнил что-то личное, и при том глубоко неприятное.

- Ты мой наследник, Митя, а будущие правители всегда взрослеют раньше других детей. Мы с тобой об этом потом поговорим, ладно? Вот и хорошо. Что еще тебе непонятно?

Вместо ответа мальчик что-то очень тихо прошептал - что-то, от чего великий князь вдруг странно хрюкнул и явно забыл свои невеселые воспоминания:

- И это объясню. Года этак через два, пожалуй - если до той поры сам все не поймешь. Ты ведь у меня тогда совсем взрослый станешь, да? Погоди-ка.

Царь резко посерьезнел:

- Это что это такое тебе виделось?

Отрок неуверенно пожал плечами:

- Рождение брата.

Великий государь опять довольно заулыбался. Определенно, Господь всеблаг и милостив!

- Когда?!?

- Прости, батюшка, то мне не открылось.

- Гм. Надо бы Марью порадовать. Или обождать пока? Ты чего, сынок?

- Батюшка, так она же пустоцвет , да и умрет уже к тому времени. В семь тысяч семьдесят седьмом от Сотворения мира она, а через два года и князь-валий Темрюк Идарович...

Разом помертвевшим голосом мужчина задал один-единственный вопрос:

- Отравили?

Услышав, что десятилетнему пророку и это неведомо, великий государь, царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Руси спрятал лицо в ладонях и ссутулился. Молчал в неподдельном сочувствии владычный митрополит, ожидал новых вопросов наследник - а властитель державы замер в полной неподвижности.

- Батюшка.

Царевич погладил родительскую руку.

- Может я на бумаге все запишу, а ты потом, как время будет, и прочитаешь?

Отняв ладони от бледного лица, на котором едва заметно выделялись две влажные дорожки от глаз к подбородку, правитель крепко обнял своего наследника:

- И то дело, сынок. Ты, поди, еще толком и не оклемался после всего, а я тут на тебя насел... Ступай отдыхать, и храни тебя Бог.

Оставляя за спиной печального отца и архипастыря Макария, осторожно подбирающего слова утешения и поддержки, мальчик чуть наклонил голову - чтобы никто не увидел его резко постаревших глаз и тонкой, змеиной улыбки.

"Первым делом помыться, вторым - поглядеть на себя в какое-нибудь зеркальце".

Вспомнив, где находится самое большое из виденных во дворце зеркал из полированного серебра, Дмитрий недовольно поморщился. Мысленно - окруженный со всех сторон стражей, чье количество в очередной раз увеличилось (с четырех до шести), наследник престола лицом напоминал скорее живую статую.

"В покои мачехи не пойду, пусть Авдотья поищет что-нибудь другое. Что там дальше? Точно, пора уже остричь волосы - до середины спины в самый раз будет. Ну а потом к малышне. Как я по ним соскучился!..".

- Брат, ты вернулся!!!

Не успев вовремя остановиться, царевич Иван со всего маху влетел в старшего брата, угодив головой в уже и так успевшие пострадать в родительских объятиях ребра.

- Ой...

Взъерошив и без того растрепавшиеся от быстрого бега волосы на его голове, Дмитрий счастливо улыбнулся и подтвердил:

- Да. Я вернулся!

***

Проследив, как с поставца убрали последние крошки прошедшего полдника и хорошенько протерли гладкую столешницу, Авдотья легким кивком отпустила теремных челядинок. Проводила их до самого порога царевичевых покоев, и с немым вопросом уставилась на двух знакомых постельничих сторожей, один из которых бережно держал берестяной короб с непонятными маленькими бутылочками, а второй прижимал к груди сразу полдюжины разных по размерам свертков.