Север Гансовский - НФ: Альманах научной фантастики. День гнева

“Вовсе нет, вовсе нет! — возразил Брокт. — Как раз потому, что речь идет о ценностях духовных, а не материальных. Действительно, если бы нам вдруг пришло в голову предложить своим современникам, скажем, примитивные наручные часы XXIV столетия, нас бы подняли на смех. Иное дело книга, пусть даже посредственная для своего времени. Она любопытна и привлекательна, потому что позволяет войти в незнакомый нам духовный мир, удовлетворить тот неистребимый интерес к прошлому, который всегда живет в человеке и на котором зиждется преемственная связь поколений… Не согласны? Мысль об инверсии, как вы удачно выразились, пришла ко мне откуда-то из глубин подсознания. Поначалу я ее попросту отбросил. Да, отбросил. Она показалась мне такой же нелепицей, как и вам”.

— Вы не устали, Сойерс? — перебил свой рассказ Воронихин. — Извините, что я многословен и упоминаю малозначащие детали. У меня странная память. Могу изложить события любой давности, однако с обязательным условием не нарушать последовательности. Стоит опустить какое-нибудь промежуточное звено — и не ручаюсь, что вместе с ним не пропадет важная мысль.

— Хотел бы я обладать такой памятью, — сказал Сойерс. — Суть дела запоминают все, но иногда ценней всего оказываются как раз детали.

— Тогда я продолжаю. Брокт вновь принялся расхаживать по комнате. Уже знакомым движением он приложил пальцы к вискам: “Если бы вы знали, как медленно и мучительно я шел к осознанию своего долга. Не один десяток лет жизни был потрачен на изучение клада, погребенного в хранилище знаний. В его бесчисленных лабиринтах я ориентировался не хуже расторопных роботов, которые заботились о сохранности архивных материалов, вели учет, давали справки редким посетителям. Среди этих посетителей было немало подлинных энтузиастов, но никто не мог сравниться со мной в самоотвержении.

Я пропустил через свой мозг гигантское количество книг. Поначалу в моей работе не было сколько-нибудь продуманной системы. Сегодня смотрел античных поэтов, завтра знакомился с прозой XXX века, послезавтра — с героями Великой Революционной эпохи. Собственно говоря, я занимался тем же, чем занимаются тысячи и тысячи историков и литературоведов, собирающих материалы для своих монографий. Однако определенная цель ограничивала рамки их поиска, я же брал все, что попадало под руку.

Единственным результатом тогдашней моей работы было обнаружение некоторых забавных закономерностей художественного творчества, о чем я написал в своей первой и последней научной брошюре. Вряд ли многие ее прочитали. Она того и не заслуживала. То, что показалось мне тогда открытием, было всего лишь банальностью. Помню, я пытался доказать, что все литературные сюжеты сводятся к 12 основным и 64 вариантным. Позднее узнал, что существует по крайней мере несколько тысяч литературоведческих работ, в которых сообщается о той же закономерности, однако каждый исследователь называет свою цифру.

Я зашел в тупик и решил уже бросить свои бесплодные занятия. Помешала случайность. Зайдя однажды в помещение, где хранились знания XIX–XX веков, я, по привычке, назвал наугад серию и какой-то десятизначный номер. Через несколько секунд автомат выдал мне названное произведение и, устроившись поудобней в видеокамере, я начал его просматривать. С первых же страниц почувствовал, что передо мной великий художник. Мастерски построенный сюжет, глубина и многогранность мысли, редкостное понимание человеческой психики и умение передать несколькими штрихами самые сложные ее состояния — все это властно меня захватило. Даже лишенный блеска и фантазии машинный перевод на современный язык не помешал мне ощутить красоту и поэтичность слога. Это была повесть Льва Толстого “Хаджи Мурат” — первое опубликованное мною под своим именем художественное произведение”.

Заметив мое движение, Брокт поднял руку; “Погодите, не перебивайте. Повесть Толстого я выдал за свое произведение, потому что другого способа вернуть ее людям не существовало”.

Любое произведение, как бы ни было оно принято современниками, подвергается суровому испытанию временем. Оно выносит беспристрастный приговор, отбирая крупицы вечного и отбрасывая шлак. Иными словами, в литературе шел и продолжается жестокий естественный отбор. Но на определенной стадии развития цивилизации его оказалось недостаточно. Человечество произвело гораздо больше художественной продукции, чем оно в состоянии потребить. Возникла опасность, что в результате неконтролируемого выбора люди будут проходить мимо значительной части того, что издавна принято называть золотым фондом литературы. Первые попытки искусственно регулировать процесс потребления художественных ценностей нашли выражение в специально подобранных библиотечках мировой классики. Издавать их начали еще в XIX веке. Солидное по тому времени научное издание такого рода было предпринято, например, в Советском Союзе в тридцатых годах XIX столетия. В семидесятых годах того же века это издание было повторено. Специалисты, отбиравшие произведения для включения в издание классиков, обладали мужеством и, я бы сказал, готовностью к моральному подвижничеству, принимая на себя бремя ответственности за погребение ценностей духа из-за невозможности вделать все достоянием современников.

Год назад завершена публикация очередного собрания шедевров. Благодаря современным техническим средствам оно умещается в небольшом чемоданчике. Но миниатюризация нисколько не облегчает прочтения пятнадцати тысяч томов, отобранных при крайне высоких требованиях. Если читать в день по книге, оставив все прочие занятия, то понадобится больше сорока лет, чтобы проглотить этот океан художественных ценностей. Современная аппаратура облегчила процесс чтения, нам не приходится тратить время на перелистывание страниц. Конечно, теперь есть методы интенсивного поглощения информации. Но все это не имеет принципиального значения; возможности человеческого мозга не безграничны.

Когда вы учились в школе, вам рекомендовали три романа Толстого: “Война и мир”, “Анна Каренина”, “Воскресение”. В последнем собрании уже отсутствует “Воскресение”. Не исключено, что в следующем издании не найдется места и для “Анны Карениной”. Я возвращаюсь к Толстому, чтобы иметь некий эталон для уяснения тенденции. Конечно, “Анна Каренина” еще некоторое время будет находиться в обращении, но очередным поколениям просто будет не до нее: надо ведь овладеть официально отобранным золотым фондом, да вдобавок поглощать огромное количество текущей информации. Как бы ни влекло к классикам, мы не можем обойтись без чтения новинок, даже тех, которые не относятся к числу шедевров. Что поделаешь, такова жизнь…

Сейчас специалисты обсуждают проект радикального сокращения золотого фонда литературы. Именно радикального, потому что рекомендовать пятнадцать тысяч томов — все равно, что вовсе отказаться от рекомендации. Одни называют цифру пять тысяч, другие призывают ограничиться всего одной тысячью. Страшно подумать, чего мы лишимся! Именно лишимся.

После встречи с Броктом я наводил справки в хранилище знаний, причем не в лабиринте, а в верхних отсеках, где содержатся книги, которые числятся в читательском обиходе. Мне сообщили, что многие из них в последний раз спрашивали 200–300 лет назад. Если книга остается без спроса более 500 лет, она отправляется в лабиринт.

Теперь примите во внимание, что до сих пор речь шла о чтении вообще, о свободном процессе приобщения к ценностям культуры, удовлетворении потребности в эстетическом наслаждении. Несравнимо сложнее проблема обязательного образования. Правда, мы уже давно признали негодными попытки унифицировать сознание, навязывать каждому новому члену человеческого общества строго определенный набор знаний.

Возможность широкого выбора а соответствии с природными склонностями и вкусом — предпосылка того многообразия индивидуальностей и талантов, которое позволяет человеческому роду умножать свой коллективный разум, делает его способным ставить и решать самые головоломные задачи.

С другой стороны, индивид не может стать человеком, если каким-то способом не ощущает свою слитность с человечеством. И таким средством не способны послужить ни инстинкт, ни даже общность языка; всегда можно забыть свой язык и выучиться чужому. Мы с вами, Сойерс, понимаем друг друга прежде всего потому, что нас объединяет культура, выросшая за тысячелетия развития земной цивилизации. Как бы ни различались люди по профессиям, интересам, склонностям, они объединены Гомером, Шекспиром, Микеланджело, Бетховеном, Достоевским и известными вам великими сынами Земли третьего тысячелетия.

Знаете, Сойерс, в наш век специализация настолько углубилась, требует такого предельного сосредоточения, что представители разных профессий давно перестали бы понимать друг друга, не будь у них этого чудесного духовного родства. Вот почему с полным основанием можно сказать: человек стал человеком благодаря труду, приобрел могущество благодаря науке, но остался человеком благодаря искусству.