Далия Трускиновская - Бессмертный Дим

— Я очень благодарна вам и всем Бессмертным за содействие, но хотела бы сама контролировать состояние Эвы, — удивительно, как это мне удавалось сохранять официально-благожелательный тон! Я-то знала, насколько он прав, но согласиться с этим отчаянным Димом — значило выпустить его на свободу, и поди знай, какие невероятные решения созреют в его буйной серебряной голове…

— Ради бога, контролируйте! Но пусть Эва по-прежнему приходит к нам, мы ей рады, и…

— А не принесет ли ей это теперь больше вреда, чем пользы? Ведь девочка должна жить и работать в двадцать втором веке, а не в двадцатом. Дадим ей способность вернуться в нормальную обстановку. Пусть живет, учится, встречается со сверстниками, с молодежью. А потом… Ведь должен же прийти кто-то, кто заставит ее забыть того… Тенгиза… Какой-нибудь молодой, красивый, надежный парень…

— И главное условие при этом — молодость кандидата?

Эва была права, спросил — как клюнул. Но ничего странного и ничего настораживающего не почуяла я в этом вопросе.

— Молодость, доброта, верность… — начала я перечислять.

— А почему вы не сказали о главном? — агрессивно спросил Дим. — Почему вы не сказали о том, что этот прекрасный незнакомец прежде всего должен так полюбить Эву, что она станет для него главным в жизни?

— Само собой разумеется! — я держалась стойко, но меня смущал его блестящий, острый взгляд.

Мне повезло — Дима позвали обедать. И я ушла.

У пропускного автомата меня догнал Фернандо.

— У меня к тебе просьба, — решительно заявил он. — Верни, пожалуйста, жетоны, которые я дал вам с Эвой.

— Вот мой, забирай, Эвин я пришлю вечером. А что случилось?

— Вам пока нельзя приходить сюда! — Фернандо был здорово сердит.

— Мешаем Бессмертным?

— Одному Бессмертному! Он один их всех стоит!

— А подробнее?

— Подробнее — этот окаянный Дим на пороге стресса. И попробуй предложи ему биосон! Знаешь, куда он мне посоветовал отправиться с камерой биосна вместе? А стресс для Бессмертного — это ты сама понимаешь, что такое. У нас с тобой миллиарды нервных клеток в резерве, а у него? То-то, подруга… Все Бессмертные согласились на ровное и размеренное существование — это единственная возможность для них успеть передать нам тайну авторегенерации. Один этот чудак не унимается! О чем вы с ним говорили? С чего он так взъерошился?

— Это все из-за Эвы… — понуро объяснила я. — Как видишь, моя гениальная идея оказалась с трещиной… Эву надо немедленно увезти из института.

— Оказывается, не одному мне закралось в душу столь нелепое подозрение…

Мы помолчали. Потом я вопросительно посмотрела на Фернандо, и он понял, что я заранее согласна с любым его решением.

— Хьюнгу ничего объяснять не станем, — наконец постановил он. Отправку Эвы я беру на себя. Она может пожить в лагере отдыха межпланетчиков, а дальше видно будет. Сложнее с Димом.

— Включи «блок тревоги» на контрольном пульте, — посоветовала я.

— Уже включил, и даже ввел заниженные индексы на всякий случай. Какое-то время придется ночевать в дежурке у пульта. Вот тоже радость ему таракан приснится, а у меня под ухом сирена завоет!

Заговор был составлен.

Но мы опоздали. Жетон у Эвы следовало забрать еще вчера. Это была первая ошибка. Вторая — Дим еще при стычке с Фернандо, видимо, сообразил, что против него будут приняты какие-то меры. А в результате — Эва не пришла ужинать, а я не могла отправиться на поиски в лес, потому что у меня не было больше жетона.

Эва вернулась ночью, усталая и серьезная.

— Прости меня… — сказала она. — Я знала, что ты будешь беспокоиться, но не могла его оставить…

— Что произошло?! — я вскочила.

— Произошло то, что Дим признался мне в любви. Не говори ничего, пожалуйста, я верю каждому его слову, он единственный здесь, кому я так верю…

Я вздохнула. Я уже поняла, что с Димом можно только так — верить безоговорочно, потому что он не прибегал ни к каким уловкам.

— И что же ты собираешься делать?

— Не знаю… Мне страшно что-то решить. Я так боюсь за Дима, если бы ты знала! И за себя боюсь — наверно, много лет спустя я буду знать точно, как должна была поступить, а сейчас — нет, не могу, у меня все спуталось, я шла и пыталась найти опору в том, ну… в прошлом и даже испугалась — как давно все это было! А ведь прошел только месяц. Я не знаю, что буду делать…

Мне удалось убедить ее, что она должна немедленно уехать. Она слушала меня сосредоточенно и не перебивала. Как я положилась во всем на Фернандо, так она от растерянности положилась на меня. Она понимала, что значит для науки жизнь Бессмертного. И, понимала, что не имеет права создавать стрессовую ситуацию.

Рано утром я проводила Эву. Фернандо позаботился о пропуске в лагерь межпланетчиков.

— Если Дим станет меня искать, передай ему, что я уехала к матери, — до последней минуты внушала мне Эва. — Передашь? Только поосторожнее.

Она вернула Фернандо жетон, подхватила сумку и побрела к лифту, ведущему к подземке — единственному виду транспорта, связывающему нас со всем остальным человечеством. На ней было то же белое платьице, в котором она впервые пришла к Бессмертным, волосы она разделила на прямой пробор и заколола шпильками с большими мохнатыми цветами. Темные пряди мягко легли вокруг осунувшегося лица, и вся она была такая обиженная, такая растерянная, что я даже не смогла улыбнуться ей и помахать рукой, когда она входила в кабину лифта.

И прошло два дня без Эвы. И я начала работу с двумя новыми пациентами. И я избегала Фернандо, а он избегал меня. И я не смогла передать Диму, что Эву срочно вызвала мать…

…Уже светало, когда я проснулась, от ощущения, что на меня смотрят. Я открыла глаза и лишилась дара речи. На подоконнике, подтянув колено к подбородку, сидел какой-то человек, поджарый и черный, как негр, с серебряным сиянием вокруг головы. И мне потребовалось время, чтобы сообразить — ну, кто же еще во всем Эстибеле способен лазить в окна по ночам?

— Ой, мамочки… — выдохнула я. — Дим! Что это вы с собой сделали?

— Что сделал, что сделал! — недовольно передразнил Дим. — С пигментацией переборщил. Вот что сделал! Сам себя в зеркале не узнал. Одно слово — эфиоп! Я впервые с пигментацией экспериментировал. Не этого эффекта добивался, конечно. Седина вот как была, так и осталась.

Дим подошел к моему настенному зеркалу и внимательно изучил себя с головы до ног.

— А в общем ничего, — одобрил он. — Так даже интереснее.

Я посмотрела на Дима, и узнавая, и не узнавая его. Впервые в жизни нахлынуло на меня такое изумление. Это был он — его васильковые глаза, и острый нос, и повадка, и голос, но пропали бесследно морщины на щеках и у глаз, он постройнел, похудел, и в каждой черточке светилась дерзкая, победная молодость.