Джеймс Блиш - Операция на планете Саванна

Впрочем, пользы от этой стерилизации было мало. Во внутренней обшивке торчали шестьдесят четыре головки стрел. Видно, мало кто из туземцев промахнулся… Мы срезали головки и наложили пластыри поверх их; но все равно на «Чизхолм» нам пришлось возвращаться, не снимая скафандров. Герметичность отсеков судна мы восстановили полностью, но в гнотобиотическом смысле оно было безнадежно разгерметизировано.

Мы латали эти пробоины весь остаток ночи и чуть было не прозевали расчетное время старта для рандеву, но д-ра Роша это, похоже, ничуть не тревожило.

Нашу посудину он приказал уничтожить, сняв с нее только камеру с туземцами. Я подозреваю, что он с самого начала именно так и решил сделать. Мне-то было не жалко. Я ненавидел эту «конестогу». Беда со мной в одном — я не могу забыть ее, точнее — это название. Глупо, конечно, когда память о большом деле омрачается какой-то мелочью. Но я ничего не могу поделать. Да и не такая уж это мелочь… Когда мы, наконец, проделали все процедуры стерилизации и дезинфекции, предписанные Рошем, и меня с сержантом Ли впустили в рубку управления, он только буркнул нам что-то невнятное. Он просматривал фильмы и, видно, уже не в первый раз, хотя когда он успел их подготовить, просто непонятно. Вид у него был, прямо скажу, невеселый. Капитан Мотлоу тоже был явно озадачен и раздосадован. Они были слишком заняты, и им было не до нас, я обиделся, а лицо сержанта Ли начинало все больше и больше походить на снеговую шапку гор Митчелла на Марсе.

— Что-то здесь не ладно, — пробормотал наконец д-р Рош себе под нос, — никак не пойму, в чем загвоздка.

— Все исполнено согласно плану, — сухо сказал Ли. Ему явно показалось, что его критикуют.

— Да-да, я не о том. Там все было в порядке. Они реагировали на стимулы, как и следовало ожидать от народа их уровня культуры. Уравнения теории игр не подводят, когда хватает данных по всем параметрам.

На физиономии сержанта Ли появилось выражение, какое и должно появиться у служаки корпуса морской пехоты, когда его роль в боевой операции низводится до какого-то параметра в уравнении. Рош, конечно, ничего не заметил.

— Нет, поведение их тут ни при чем. Мне непонятно что-то другое. Вся беда в том, что я никак не ухвачу, что именно.

В рубку вошел д-р Биксби. Рош повернул голову от экрана.

— А-а, это вы. Вы наблюдали за ходом операции. Скажите, вы не заметили чего-нибудь — ну, странного, что ли? Не хотите посмотреть фильм?

— Нет, — сказал д-р Биксби, загадочно улыбаясь. — Я знаю, о чем вы говорите, и могу ответить на ваш вопрос. Я только что осмотрел наших пациентов. Они пришли в сознание и чувствуют себя хорошо, так что как только вы будете готовы говорить с ними…

— Я готов, — сказал д-р Рош, вставая со стула. — Но я хотел бы все-таки узнать, что именно я упустил из виду. Объясните, пожалуйста.

— Проблема эволюции, — сказал док Биксби. — Мыслимы ли такой путь эволюции, такие мутации, при которых на одной и той же планете могут существовать одновременно четвероногие и шестиногие позвоночные?

Рош был ошеломлен. Он испустил глубокий вздох, помолчал и наконец произнес:

— Вот оно что. Это меня и сбивало с толку. Я смотрел и не видел. Длинные торсы! У них под одеждой рудиментарная средняя пара конечностей! Так ведь?

— Да. Только не рудиментарная, а вполне функционирующая.

— Любопытно. Ну, я очень рад, что все прояснилось. Я боялся, как бы не открылось что-нибудь существенно влияющее на нашу программу.

— Открылось, — сказал док Биксби все с той же странной улыбкой на лице.

Рош метнул на него подозрительный взгляд и поспешил в камеру, где были туземцы. Биксби и Ли последовали за ним.

Я задержался в рубке. Мне все равно предстояло рано или поздно рассчитать орбиту отрыва от Саванны, и я решил, что можно заняться этим сейчас. Работы хватало как раз на то время, пока Рош будет изучать язык туземцев. Современная эвристика позволяет изучить совершенно незнакомый язык примерно за восемь часов, но эта чертовски кропотливая и нудная процедура — тяжкое испытание для изучающего и абсолютно нестерпимое зрелище для праздного наблюдателя.

Капитан Мотлоу весьма подозрительно поглядывал на это необычное для меня проявление предусмотрительности, но меня на сей раз это не занимало. Открытие дока Биксби может и разрешило недоумение доктора Роша (хотя глядя на физиономию Биксби, я почуял, что Роша обязательно ожидает еще один конфуз), но, увы, не избавило меня от назойливого словечка, которое никак не уходило из моей памяти. Я говорю, конечно, опять о «конестоге».

Как я уже упоминал, это название появилось случайно, без всякой связи с операцией на Саванне. Обычно корабельные высадочные суда либо вовсе не имеют названий, либо носят название своего корабля-матки. Но во время первого испытательного рейса «Чизхолма» один из младших офицеров пошутил насчет «тропы Чизхолма» («Тропа Чизхолма» — один из маршрутов, по которым шли фургоны переселенцев в период освоения «Дальнего Запада» США в XIX в.- (Прим, пере в.)), а другой тут же вспомнил про «конестогу» — тип фургона, специально созданный для переходов по западным прериям, с большими колесами и широкими ободьями, рассчитанными для езды по рыхлому грунту. А высадочное судно рассчитано для удобства управления в атмосфере, а не в вакууме. Оно больше смахивает на самолет, чем на космический летательный аппарат. И им пришло в голову назвать нашу посудину «Конестогой». Потом эта кличка всем надоела, как надоедает избитая шутка, которая лезет в голову всякий раз, когда на глаза попадается вполне заурядный предмет. О ней забыли. И вот вдруг она вспомнилась мне.

Я пытался понять, что именно меня тревожит, какая ассоциация с этим словом? Кстати, название нашего корабля не связано вообще с «тропой Чизхолма». Его назвали в честь первого и, вероятно, самого выдающегося директора Всемирной медицинской ассоциации. И конестога тут вообще ни при чем. Но это не все, есть что-то еще. И я, как и д-р Рош, никак не мог ухватить, в чем же здесь загвоздка.

А если бы и ухватил, что я, собственно, мог бы сделать? Я ведь не доктор Рош, а всего только астрогатор. Впрочем, и Рош тут ничего бы не сделал со всей своей теорией игр. Слово, которое тревожило меня, относилось к слишком далекому прошлому, в котором ничего уже исправить нельзя…

Так думалось мне в тот момент, но я, как и большинство людей, недооценивал живучесть прошлого — то единственное, что поэты пытаются вдолбить в наши безмозглые головы с тех самых пор, как были изобретены слова.

Все узнаем из слов, а знаем лишь одно,Что повторяется история нередко.

Связь этих строк с тем, что произошло на Саванне, пришла мне на ум много позднее, когда во время одной из моих «рабочих пауз», посвященных чтению, эти стихи попались мне на глаза.