Честер Аандерсон - Небесное святилище. Зал славы зарубежной фантастики

— Это правильно, — вставил свое слово Джеллфт. — Убийство вельможи является святотатством. Саарлип скорее удавится и избавится этим от дальнейших неприятностей, чем откажется от дружбы с лейтенантом Харленом.

Как подтверждение этому, Объятия Матери (дивизион Гвардейцев) в полном составе, а это — двести хорошо вооруженных лиффан, как раз в это самое время маршировал по улицам города. Тчорнио Гар-Сполниен Хиирлт, Первый Сын и Наследник Сполна Гар-Тчорниена Хиирлта, Великого Князя Лиффа, потомственного патрона Гильдии Текстильщиков, не говоря уже о еще нескольких не менее впечатляющих титулах, шагал впереди колонны. За ним следовал глашатай из Гильдии Глашатаев, который на углу каждой улицы объявлял:

«Все лиффане должны слушать это внимательно! Все лиффане должны слушать это внимательно! Сокровенным Именем Матери! Объявляется ненависть Матери в отношении двух неизвестных низменного происхождения, которые прошлой ночью предательски убили трусливыми методами благородных сынов двух наиболее благородных семей.

Налагается епитимья на срок в шесть дней.

Да не будут проданы в эти дни в пределах города Лиффдарга ни мясо, ни вино, ни пиво. Да не будет звучать музыка, и да не будет смеха. За нарушение — Ласковое Наказание Матери.

Да вознесет каждый житель Лиффдарга скорбные молитвы в Храме каждый день с восходом и заходом Материнского Глаза. За нарушение — Ласковое Наказание Матери.

Да будут закрыты городские ворота все эти шесть дней. Да не войдет никто в город и не выйдет из него до тех пор, пока епитимья не будет завершена. За нарушение — Ласковое Наказание Матери.

Все лиффане должны слушать это внимательно! Сокровенным именем Матери! Проклятье Матери да падет тяжкою карою на головы богохульных убийц, и да свершится над ними Долгая Смерть, и да не будет для них нигде прибежища.

Слушайте все! Сокровенным именем Матери! Кто бы ни доставил этих людей, одного или обоих, в Объятия Матери, будет возведен во дворянство и станет богатым, а тот, кто укроет их от Объятий Матери, разделит вместе с ними их участь. Объявление сделано. Сокровенным Именем Матери!»

После каждого объявления дивизион следовал дальше. И все это время Тчорнио, которого в дворянских кругах уже успели прозвать «Выживший», подозрительно всматривался в толпы лиффан, чтобы победно выкрикнуть в тот самый момент, как только ему удастся опознать хотя бы одного из двух своих вчерашних врагов.

— Тогда хорошо, — заключил Смит, — будем считать, что этот карманник — наш первый завербованный. Но вот в чем вопрос: есть ли необходимость посвящать его во все детали нашей операции?

Несмотря на решительный протест Смита, было решено, что Харда будут посвящать абсолютно во все дела подразделения «Л-2», причем настолько регулярно, насколько он сможет воспринять и переварить очередную порцию информации.

— Он для нас не просто местный гид, — убеждал своих друзей Харлен. — Мы должны призвать его во Флот, включить в систему подчинения и сделать полноправным партнером во всей операции. В противном случае нам не удастся использовать его знания и опыт с максимальной отдачей. Он будет все время говорить нам только то, что, по его мнению, мы хотим от него слышать, если не будет четко представлять конечную цель нашей операции. О Господи, мне только что пришла в голову интересная мысль!

Соренштайн понимающе улыбнулся, а остальные разом воскликнули: «Какая?»

Вместо Джона ответил журналист:

— Хард будет, пожалуй, единственным человеком на Лиффе, призванным на военную службу!

А в это самое время будущий единственный призывник устроил на кухне доктора настоящую гастрономическую оргию. Харду ни разу не приходилось видеть такой пищи с тех пор, как умер его барон, и, поскольку он с полным правом считал, что скоро встретится с бароном, его вовсе не устраивало просто сидеть и смотреть на ряды полок, забитые роскошными продуктами. К тому времени, когда Джон позвал его в кабинет, Хард успел съесть столько, сколько хватило бы прокормить целую крестьянскую семью в течение недели. Лиффанский поэт раздулся, размяк, находился в сладостной полусонной эйфории и был готов принять любую кару, какую только решит низвергнуть на его грешную голову Мать.

— Хард, сынок, — сказал Джон. — Нам нужно кое о чем поговорить с тобой.

Хард счастливо икнул, подскочил на ноги и поплелся вслед за своим другом с Терры.

Безумцы, как называл их про себя Хард, занимали кресла, сгруппированные полукругом, фокус которого был направлен в сторону высокого деревянного стула. Кресла находились в темноте, а стул, наоборот, был ярко освещен. Вид стула навел Харда на неприятные воспоминания в исповедальном зале Храма. Его один раз допрашивали, еще в те времена, когда он был законопослушным и респектабельным поэтом, и ему никогда не удавалось забыть эти впечатления, хотя священники и были достаточно осторожны, чтобы не оставить никаких следов на его теле, а впоследствии даже принесли ему свои извинения. Это было куда хуже, чем Ласковое Наказание Матери, которое представляло собой самое заурядное бичевание.

— Пожалуйста, садитесь на стул, Хард, — произнес голос в темноте. Этот голос принадлежал не Джону, а кому-то другому. Хард сел.

— Хард Гар-Олнин Саарлип, — послышался другой голос, — правда ли, что ты убил прошлой ночью двух знатных подданных Лиффа? Отвечай — да или нет?

— Ну… как бы это сказать… — нервно заерзал Хард. — Я полагаю, что недоразумение, случившееся прошлой ночью, может рассматриваться именно в таком аспекте. Да. — Теперь, когда он сам четко сформулировал свою вину, он уже не ощущал себя так благодушно. У него вдруг появилось сильное желание оказаться где-нибудь в другом месте.

— Хард Гар-Олнин Саарлип, убийца благородных дворян, — послышался бас, более глубокий и страшный, чем второе пришествие; очевидно, это был голос доктора. — Не забыл ли ты случайно, что я, Тарн Гар-Террэн Джеллфт, являюсь посвященным в духовный сан Герцога Лиффа?

Все, что недавно съел Хард, вдруг стало камнем в его желудке.

— Клянусь вам, Ваша Милость, — взмолился он, — то сущею ошибкой было все; причиной же такого ослепленья была ночная тьма, что мне затмила взор и так смутила разум, что этих благороднейших людей по простоте своей душевной я принял за грабителей из черни, напавших под покровом темноты на благороднейшего Лорда Джона! О Преподобнейший милорд, молю вас, мне поверьте, что я считал, что защищаю… — его пересыпанная анапестовыми ритмами тирада вдруг оборвалась; поэт сник и продолжал сидеть неподвижно в полной тишине на безжалостно освещаемом стуле; ему было слишком жарко и в то же время его бил озноб; он с ужасом ждал, что вот-вот в комнату войдут Гвардейцы, схватят его и поволокут в Объятия Матери.