Анна Бжезинская - Космопорт, 2014 № 01 (2)

Каждая из следующих книг Бжезинской становилась литературным событием — и каждая из них открывала новую грань таланта автора. Иронично-горькие «Сказания из Вильжинской Долины» («Opowiesci z Wilzynskiej Doliny»), выверенные до звона «Воды, глубокие как небо» («Wody glpbokic jak niebo»), совершенно неожиданный цикл «Большая Война» («Wielka Wojna»), события которого происходят в окопах Первой мировой — книги эти подтверждали класс писателя.

Произведения Бжезинской популярны среди польских читателей. Она 12-кратный номинант и трёхкратный лауреат премии им. Я. Зайделя (больше номинаций на высшую премию польского фэндома лишь у Яцека Дукая). Среди причин этой любви — сама история жанра в Польше и, конечно же, — литературное мастерство, а также владение автором специфическим культурным и историческим материалом.

Польская фантастика гонца 1990-х переживала кризис. Мощное течение социальной фантастики времён ПНР — по сути, форма инакомыслия — после падения социализма лишилось если не читателя, то куража: когда можно говорить всё, есть ли смысл в многослойных иносказаниях с чисто декоративным фантастическим элементом? Да и массовый вброс англоязычной литературы ослабил польских авторов. Переводная литература казалась ярче, богаче идеями, динамичней. Веру издателей и читателей в коммерческую успешность своих авторов вернули несколько человек, создавших, по сути, польскую фэнтези. Среди них и Анна Бжезинская.

В 1999-м, получая своего первого «Зайделя», Бжезинская провозгласила лозунг, за который ей долго пеняли в фэндоме: «Да здравствует развлекательная фантастика!». Что интересно, не прошло и пяти лет, как автора перестали упоминать в числе тех, кто пишет эту самую развлекательную фантастику: книги Бжезинской стали оценивать как серьёзно сделанную литературу с мощной исторической подложкой и высококлассным языком.

Бжезинская позже вспоминала: «Меня причислили к развлекательному течению главным образом из-за дебютантского рассказа о Бабусе Ягодке. С ярлыками не спорят — да и зачем бы? Но проблема состояла в том, что в тот момент одновременно с развлекательной литературой отрицались книги, неангажированные политикой. Мне же совсем неинтересно комментировать текущие политические события. Я всегда шла собственной дорогой».

Первое, что бросается в глаза при чтении рассказов и романов Анны Бжезинской, — язык. Он всегда подстроен под сюжет и обстоятельства раскрываемых событий: густой говорок австралийских добровольцев в окопах Первой мировой («За короля, отчизну и горсть золота» — «Za krola, ojczyzng i garsc zlota»), атмосфера русской деревни («Жар» — «Zar»), холодно-отстранённые описания мира ренессансных магов условной Италии в цикле «Воды глубокие, как небо»…

Герои и мир — ещё одна особенность произведений Бжезинской: раз за разом автор ставит вопрос об общем и отличном не просто в чувствах — в мировосприятии героев вымышленных миров. «Я не уверена, что наши чувства настолько уж изменились за все эти столетия, отделяющие нас от Средневековья, — пишет она. — Люди тогда точно так же любили, мечтали, страдали и умирали. Но вот социальные правила и способы выражения этих эмоций были другими. Иначе воспринимали тогда старость, иначе выбирали себе супругов, иначе понимали самопожертвование. Именно потому путешествие в мир ментальности наших предков настолько увлекательно: это словно открытие нового мира, словно попытка понять пришельца с другой планеты».

И ещё: Бжезинская чётко осознает логику развития истории — и нашей, и вымышленных миров. «Прошлое было грубым, — отмечает она, — современность, впрочем, бывает не лучше, и даже оптимисты порой это замечают. Мои книги говорят о старых временах, каковые люди часто воображают себе как мифический золотой век, в котором мужи были отважней, женщины — целомудренней, а трава — зеленее. Вот только это полная ерунда. Просто мы так сконструированы, что предпочитаем думать о благородных гусарах, что гибнут на страже Отчизны, нежели о наёмных войсках, которые опустошают окрестности, словно гопота, облачённая в доспехи. Но меня-то интересует прошлое куда менее привлекательное, менее слащавое».

Рассказ «И любил её, хоть помирай» — самое начало авторского пути. И, полагаю, закономерно, что русскоязычный читатель начинает своё знакомство с творчеством Бжезинской именно с него. С уверенностью, что — продолжение следует.

Фото Сергея Пальцуна

Александр Змушко[2]

Принцесса и пастух

«О, великие Боги и Богини княжества Дуафэйн! Если бы вы знали, как тяжко мне, как томится в оковах душа моя. Будто кандалами Повелителя Змей прикована я к этому бренному, тусклому, безрадостному неизбывному существованию: жизни среди пустых балов и бессмысленной вежливости расфуфыренных павлинов — вежливости, что прячет за собой яд, кинжал и смерть. О, сколько из них охотно бы отправили моего папеньку на виселицу или на плаху!

Когда я смотрю в их змеиные, насмешливые глаза, мне хочется вырвать у них из-за спины фигуральный стилет предательства и вонзить в их остуженные сердца. То-то они удивились бы! Да где бы они были, если бы не мой папенька? Давно в утробах великанов, что спускаются с гор Морт-ле-Дор и разводят свои костры на равнинах Ласколесья.

Жаль, что папенька так далеко: вновь он воюет с людоедами из пустошей Заземелья. Без него тут всё холодно и пусто, мрамор пола скользок, как дрожащая в руках змея, портьеры скрывают тени, а тени — убийц. И шёпот измены разносится по коридорам.

Вчера я услала Лючию, что пробует моё вино и снедь. Ещё не хватало отравить невинную пейзанку! Теперь я ем мало, зато пью много вина. Я могу на вкус различить шато 6785 дофиллоксерного года от года 6800, богатого на солнце и урожай. Поэтому отравы в вине я не боюсь.

Но я устала, так устала…

День за днём, ночь за ночью: на троне с яхонтами и соболями, средь атласных подушек, под одеялами из шёлка. Кругом меня золочёные маски, карнавал лицемерия, буффонада лжи, аттракцион фальши. Иногда, когда ночь темна, и горизонт чист, будто омытый слезами праведников, я выхожу на балкон и смотрю на небо. Оно черно и глубоко, но в нём сияют глаза Богов — беспорочные древние звёзды. Они подобны смарагдам и лалам, что вделаны в хрусталь.

И тогда я думаю: быть может, где-то, на Краю Земли, за Морем Крабов и лесами Зломирья, лежит страна — тихий, мирный край, где холмы поднимают покатые головы в небо, яблони дряхлеют под грузом золотистых плодов, и солнце привольно катит свою алую голову по небосводу, полному кудрявых облаков.

А на одном из пригорков сидит парень — ещё не муж, но уже более не юноша, с кудрями спелее хлеба, глазами цвета неба, опрокинутого в озерцо, и играет на свирели бурёнкам, что пасутся неподалёку, чудную ласковую мелодию.