Карина Шаинян - Овсянка

Он взмок и уже начал отставать, когда Дашка нырнула в очередной переулок и замедлила шаги. Асфальтовая дорожка превратилась в грунтовую и углубилась в лесопарк. Антон обрадовался: скрываться здесь было проще, – но тут тропа вывела его на огромную поляну, украшенную обгорелыми столбами и с четырех сторон окруженную воротами, бессмысленно торчащими в траве. Он успел заметить, как Дашка проходит через дальние ворота, двинулся параллельно – и тут же потерял ее из виду.

Антон заметался по поляне, не зная, что делать. Сдаваться не хотелось. Спотыкаясь от спешки на кротовых норах, он еще раз пересек поляну. Повертелся у обгорелых бревен, которые вблизи оказались скульптурами витязей с жуткими трещинами на лицах. Проскочил под воротами – перекладиной, уложенной на два столба. Далеко впереди мелькнула ярко-розовая Дашкина футболка. Антон бросился догонять. Дашка снова скрылась из виду, но сворачивать здесь было некуда, узкая тропка вилась между зарослями кустарника, изредка ныряя в овраги, и на ней четко видны были отпечатки копыт. Успокоившись, Антон замедлил шаги.

Всего хозяйства было – сарайчик и рядом две небольших загородки, прикрытых полиэтиленом. У стены стояла шаткая лавка, на которой примостились девочки. Дашки с ними не было. Антон привалился к дереву и, скрытый зарослями боярышника, замер, ожидая неизвестно чего.

Из сарая донесся дикий конский визг и глухие удары. Антон рванулся было вперед – спасать? Вытащить дуру, пока – и если – ей не раскроили череп? Девчонки на лавочке загоготали; одна закатила глаза и высунула набок язык, и все снова расхохотались. Антон отступил под дерево. Что бы ни происходило на конюшне – Дашкины подруги явно считают это нормальным, и вряд ли ей грозит опасность…

Дверь тихо скрипнула, и на улицу выплыла Дашка. Ее щеки горели, а дымчатые глаза бессмысленно блуждали. «Ну что? – спросила одна из девочек. – Женьку ждем?» – «Так она сегодня не придет», – ответила вторая. «Седлаемся, да?» – откликнулась Дашка, и все три вернулись на конюшню.

Когда всадницы скрылись из виду, Антон тихо скользнул в сарай. Из полумрака донеслось громкое фырканье, и Антон подпрыгнул от неожиданности. Остановился на пороге, привыкая к темноте. Постепенно он смог разглядеть оставшегося коня – и тут же пожалел об этом. Клочковатая шерсть, будто побитая молью, седые губы, торчащие мослы, глубокие провалы над пустыми мутными глазами. Конь, опустив голову, переступал с ноги на ногу, раскачиваясь, как маятник, и походил на оживленное злыми чарами чучело. Его мерные движения почти гипнотизировали.

Конь оступился, ударил копытом, и Антон попятился. Потряс головой, приходя в себя. «С хозяйкой своей разбирайся», – пробормотал он и огляделся. Сарай был разделен на четыре стойла; в дальнем углу кое-как поставленные листы фанеры огораживали чуланчик, закрытый на кривую щеколду. Антон мало понимал в лошадях и конюшнях, однако что-то показалось ему странным. Он пару раз обошел сарайчик, заглядывая в денники, сунулся в комнатку, набитую амуницией, и наконец сообразил: здесь не было никакого корма. Ни горсточки овса, ни клочка сена… Он припомнил давний Дашкин ответ на свой глупый – а глупый ли? – вопрос. Никакой каши и морковки. Может, у них вышли все припасы? Антон снова зашел в пустой денник, разбросал ногой опилки и присел, всматриваясь. Ни зернышка, ни травинки.

– Неудивительно, что ты такой тощий, – сказал Антон коню. Тот моргнул и повел боками.

Антон вышел на улицу. Оставались еще загородки. В первой оказались опилки, золотистые, кудрявые, вкусно пахнущие деревом. Он подошел ко второй, отдернул тщательно подоткнутый полиэтилен – и отшатнулся от дикого, невыносимого смрада. Антон согнулся пополам, и его вырвало прямо на навозную кучу.

Пошатываясь, он побрел прочь. Голова гудела, как колокол, и в ней вертелись только две мысли. Первая – конский навоз не может так разить. Вторая – пока Антона выворачивало над омерзительным месивом, он, оказывается, многое успел разглядеть. Большую стеклянную пуговицу. Собачий ошейник. Клочок старой фотографии. Руку резинового пупса.

При воспоминании о крошечной перепачканной ладошке к горлу опять подкатило. Изрыгнув поток желчи, Антон с отвращением вытер рот и обессилено привалился к дереву.

На обратном пути он изрядно поплутал по лесопарку, уткнулся в конце концов в МКАД и долго выбирался с каких-то окраин, где метро и не предвиделось, а автобусы ходили редко и по странным, извилистым маршрутам. До своей станции пришлось добираться с двумя пересадками, и Антон выбрался из метро только в сумерках, – совершенно озверев от давки, но успев принять решение.

Дашка была уже дома – валялась в ванне с журнальчиком. Чуть вздернутый нос был любовно обмазан какой-то белой дрянью из выпотрошенного пробника.

– Принес что-нибудь вкусненькое? – спросила она, заметив краем глаза заглянувшего в ванную Антона.

– Вылезай. Надо поговорить, – сухо сказал Антон и ушел на кухню. Включил чайник и присел у стола, обхватив руками затылок. В голове было пусто. О чем спрашивать? Как заставить ее сказать правду? Что вообще с ним творится, не бредит ли он? Он не знал.

Дашка пришла через десять минут. Вода с мокрых прядей стекала на ключицы, халатик то и дело распахивался. Антон привычно залюбовался ею; потом вдруг заметил – покрасневший нос, прыщик на лбу, выступающий живот… Он отвел глаза и побарабанил пальцами по столу.

– Ну? – подстегнула она.

Антон закурил. Мыслей по-прежнему не было. Антон глубоко затянулся, выпустил дым, и, как в омут головой, выпалил:

– Чем ты кормишь своих лошадок, Даша?

– Овсом… – затянула Дашка, хлопая ресницами, – сеном, кашей из…

– Ладно, – оборвал ее Антон и злобно растоптал в пепельнице окурок. – Ладно, – повторил он. – Эту сказку мы уже слышали. Почему Конан покончил с собой?

Дашка округлила глаза.

– Какой Конан?

– Не притворяйся! Он повесился после того, как ты его, мать твою, покатала!

– Да откуда я знаю твоего Конана! Слабак какой-то…

– Вы вылавливаете провинциалов…

– Да нам пофиг, – неожиданно усмехнулась Дашка, и лицо ее стало взрослым и грубым. – Вчера вон один попался… Москвич, блин… Гоа то, Гоа се… Ну и валил бы на свое Гоа! Урррод! – с ненавистью выплюнула она.

Антона передернуло.

– Я не знаю, как это у вас выходит, что вы с этими клячами сделали… – начал он, но Дашка не дала ему договорить.

– А я могу сказать! – выкрикнула она, накручивая себя. – Сказать? Сказать, да?

Антон вспомнил затуманенные глаза Дашки, выходящей из конюшни, и его затошнило.

– Не надо, – ответил он. – Не надо ничего говорить. Собирай вещи…