Николай Соколов - Ариасвати

— Нисколько. Видите ли, сэр, как бы это сказать… Мы вас боимся.

— Боитесь?

— Да.

— Вот как?

— Да. У вас, там вверху сидят умные головы, сэр. Вот, например, ваша политика в Азии. Берете вы сотни и тысячи миль песков.

— Ну, что ж?

— На здоровье! Никому эти пески не нужны — берите! Доходу вы с них не получаете, вероятно еще сами приплачиваете. Ну-с, а все-таки ведь вы двигаетесь вперед. Престиж вашего имени растет. А тут еще эти легенды о белом царе… Кто их распустил по всей Азии? Толкуют о северных людях в белых рубашках… и надо же было случиться этой несчастной кушкинской баталии[25]… Вы следите за моей аргументацией, сэр?

— Я понимаю, что вы хотите сказать.

— Ну, вот видите, сэр. Весьма не мудрено, что вас примут за тайного агента, даже за шпиона.

— Что же я могу против этого сделать?

— Да ничего. Будьте кротки, как голубь, и мудры, как змей, — вот вам мой совет.

— Благодарю тем более, что совет ваш — самый евангельский.

— Ха, ха, ха! Именно, сэр, евангельский. Главное, не подавайте виду, что вы что-нибудь подозреваете, чего-нибудь боитесь. Идите себе смело, напролом: турист, мол, да и все.

— Но послушайте, мистер Крауфорд, — неужели дело так плохо в Индии?

— Я не говорю, что плохо. Вовсе нет… Но знаете, сэр, политика… все политика! — И не столько политика, сколько…

— Угрызения совести?

— Как я вижу, мистер Гречау, нам скоро не нужно будет трудиться разговаривать, а просто…

— Перемигиваться?

— Именно перемигиваться.

— Как лондонские жулики pur sang?

— Как джентльмены, завсегдатаи Монако.

— А рано завтра мы придем в Порт-Саид?

— С рассветом… Да вы правы: надо хорошенько выспаться. Покойной ночи.

— Покойной ночи.

Утром рано Андрей Иванович уже стоял на палубе и пристально всматривался в безграничный горизонт моря, силясь отличить на нем очерки ожидаемого африканского берега. Одно время вправо от корабля действительно виднелась узкая темная полоска, но Андрей Иванович напрасно ожидал, что пароход повернет к ней: полоска осталась далеко позади и утонула в море. Зато вскоре прямо перед носом парохода в темной дали показались две неподвижные черные точки. Точки эти стали расти в вышину, вправо и влево показались темные линии, точно выведенные по линейке. К Андрею Ивановичу подошел Крауфорд.

— А вы уже на ногах? Доброе утро, — сказал он, пожимая руку Андрею Ивановичу.

— Что это? Порт-Саид? — спросил Грачев.

— Да. Видите: вот это два мола. Они далеко выдвинулись в море. На оконечностях их стоят два маяка, означая вход в искусственную гавань.

— Кажется, навстречу нам едут лодки?

— Лоцманские. Только напрасно проедутся.

— Почему напрасно?

— Потому что австрийские суда обходятся без лоцманов.

— Что же, это привилегия австрийцев?

— Нет, это привилегия далматинских марлаков, которые знают каждый уголок Средиземного моря, как свой карман. Они заткнут за пояс каждого лоцмана.

— А английские суда берут лоцманов?

— Постоянно.

— Значит, марлаки лучше английских матросов?

— Лучше не лучше, а все-таки очень хорошие матросы, а уж свою лужу изучили до тонкости.

— У вас, мистер Крауфорд, все лужа: и Адриатическое море — лужа, и Средиземное — тоже лужа…

— Ха, ха, ха! Мистер Гречау, уж не задел ли я вашего патриотизма? Кажется, вам до Средиземного моря еще далеко… тем более, что вы и Дарданеллами завладеть не сумели…

— Скажите лучше: не хотели, — поправил Грачев.

Приятели посмотрели друг другу в глаза и расхохотались.

Между тем пароход достиг оконечностей мола и втянулся в гавань Порт-Саида. В глубине гавани, за сплошным лесом мачт, виднелся небольшой, правильно распланированный город, раскинувшийся узкой полосой среди бесплодных сыпучих песков. Нигде ни кустика, ни деревца, ни травки, одна голая безводная пустыня раскидывалась на далекое пространство кругом и только узкая черта канала прямой линией бежала вдаль и скрывалась за горизонтом. Даже воды Мензалекского озера как будто не нарушали однообразия окружающей пустыни. Несмотря на раннее утро, было уже довольно жарко. Городские здания как будто млели в золотистом тумане, смягчавшем яркость солнечных лучей, отраженных желтыми песками, и порой казались как будто висящими в воздухе. Андрей Иванович зажмуривал на несколько секунд глаза и, когда потом снова открывал их, мираж исчезал и здания опускались на землю. Он проделал свой опыт несколько раз, постоянно с одинаковым результатом, и сообщил о том Крауфорду.

— Это следствие зеркальности воздуха, — сказал тот. — Вы, вероятно, в первый раз в этих широтах?

— При этих условиях — да.

— При каких же других условиях вы могли быть в Порт-Саиде?

— В Порт-Саиде я не был, но пролетал над этой местностью на воздушном шаре.

— Вот как! Вы аэронавт?

— Да… Отчасти.

— Но это очень смелый полет… Вам приходилось пролетать над морем?

— Да. Я летал и над Архипелагом, и над Средиземным морем..

Крауфорд с удивлением посмотрел на Андрея Ивановича.

— Вы не шутите? — спросил он после некоторого молчания.

— Нисколько. Разве мало аэронавтов пролетало над морем?

— Да, но почти все они поплатились жизнью за свою смелость. Что касается меня, будь я на вашем месте, я по крайней мере ни за что не решился бы делать полеты над морем.

— Если бы вы были на моем месте, — рассмеялся Грачев, — вы летали бы даже над океаном.

По мнению Крауфорда, разговор начинал принимать не совсем ловкий оборот. Он еще раз посмотрел на своего собеседника, надеясь в глазах его подметить выражение шутки, но так как лицо Андрея Ивановича имело совершенно серьезный, уверенный вид, то мистер Крауфорд решился деликатно переменить тему разговора,

— Так эта местность, следовательно, вам знакома? — спросил он, все еще не решаясь видеть в своем товарище маньяка.

— Отчасти… насколько возможно ознакомиться со страной à vol d'oiseau[26].

"Чорт знает, что это такое", — подумал англичанин: "маньяк или шарлатан? Как будто не похож ни на то, ни на другое, а говорит такие странные вещи… А впрочем"…

— Вы, кажется, здесь ожидаете встретить товарища? — спросил он, еще раз меняя тему разговора.

— Да. Он мне телеграфировал, что будет ожидать в Порт-Саиде.

— Простите нескромный вопрос: кто он такой?

— Профессор Петербургского университета.

— Медик? — Крауфорд чуть было не спросил: психиатр.