Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)

Архиповна улетела. Мир погрузился в тягостное молчание.

«Знаешь, Кручинин, – мечтал я услышать чудесный голос, бросаясь на каждый телефонный звонок. – Знаешь, кого я очень, очень, очень люблю?»

«Ну, может, хорошо поджаренного лобстера?» – конечно, не догадался бы я.

«Дурачо-о-ок!» – В этом долгом «о-о-о-о» должна была развернуться вся цветовая гамма чувств. Это только маленькая Инесса (дура) из Торгового центра (отдел цветного стекла) считает, что у Архиповны ледяное сердце. А Лина (тоже не умнее) из Института автоматики говорила еще проще: «Ну ты чего, Кручинин? Она же, эта твоя Архиповна, рыжая! Поехали лучше в Белокуриху. Ты и я». И сердечно намекала на какое-то высшее знание. «Ты и я… Под горячим душем…» Сердце заходится от Лининых интонаций. Но и ей не дано понять, что Архиповна вовсе не дура. Будь дурой, не подкинула бы мне родителей.

– Дер гибен гагай клопс шмак!

Этой как бы немецкой фразой Роальд хотел сказать, что названного клиенткой румына или цыгана он непременно найдет. Но когда я потянулся к коробке, оставленной куртизанкой-партизанкой, он меня остановил. Даже вокзальные грузчики держат Роальда за грубого человека. Известно, я вложил в сыскное бюро немалые личные деньги, но Роальду в голову не приходит подпустить меня к серьезным расследованиям.

И сейчас он сказал:

– Займешься «реанимацией».

– А что там произошло?

– Да пока ничего.

– Тогда что там делать?

– Встретишься с Хорем и Калинычем.

– Они что, подойдут сразу оба?

Мобильник в моем кармане задергался.

Настроенный на вибрацию, он рвал мне сердце.

Обожаю расцвет технологической цивилизации. «Это ты?» – крикнул я, зная, что наконец-то, наконец-то, наконец-то Архиповна вспомнила обо мне. «Да, мой медовый». – Звонила Лина. Вот дура. Напомнила: в Белокурихе чудесные номера. Там недавно евроремонт сделали. Роальд не слышал ее голоса, но насторожился. «Ну, не обязательно под душем, – гнула своё Лина. – Там широкие подоконники…»

Я отключил мобильник.

Значит, так, кивнул я Роальду.

В «реанимации» ко мне подойдут Хорь с Калинычем.

Неважно, что это один человек. Даже при такой двойной кликухе явится всего лишь неудачник. Такому вечно не везет. Полезет в чужой холодильник, а его шваркнет электрическим током. Отсидит срок, выйдет честный, а в чужой квартире при случайном рецидиве вдруг нападет на него жестокая аллергия на хозяйскую кошку. Опять отсидит, опять выйдет честный, даже женится, а у жены передок окажется на люфту…

– Ну, хорошо. Ну, подойдет Хорь и Калиныч. Зачем он мне? Как я его узнаю?

– Ходят слухи, что Хорь и Калиныч ищет нужного человечка, – объяснил Роальд. – Опустившегося придурка вроде тебя. По легенде ты будешь Шурка Воткин, активно спивающийся интеллигент. «Спасибо», «пожалуйста», «извините сердечно» – вот твой жаргон. Никаких бесед о другом разуме. Ясно? Лучше сразу вмажь Хорю и Калинычу по колпаку, если понадобится.

– Спасибо, пожалуйста, извините сердечно.

– Вот, вот. Кажется, получается.

В «реанимации» я сразу увидел Ботаника.

Так Архиповна называет своего отца. Ласково называет.

Весь вчерашний вечер я провел с Ботаником и с его супругой. Сперва Архип Борисыч рылся в «Каталоге галактик», озабоченно покачивал головой, что-то ему это напоминало. Потом увлекся анисовой водкой. Жена его, Наталья Николаевна, смотрела на анисовую с неудовольствием, но и сама рюмочку хереса пригубила. Войдя во вкус, Архип Борисыч ошпарил кипятком несколько головок репчатого лука, растолок его с чесноком в ступке, добавил соли и красного перца, а полученную массу, густо посыпав мятыми сухарями, зарумянил в микроволновке. Но больше всего Ботанику понравились последние отчеты CETI. Цветные вкладки, групповой портрет участников. Все большие интеллигентные крупные ученые вместе. Вот Архиповна в центре – в красном коротеньком платьишке. Справа астрофизик Троицкий, слева звездный астроном Новиков. А сумчатый Бред Каллерман – за спиной, страстно дышит Архиповне в затылок. В общем, ничего такого особенного, но сердце у меня ноет от таких безнравственных фотографий.

После третьей рюмочки Ботаник снял с полки шахматную доску.

«Не играй с ним», – сердито предупредила Наталья Николаевна. Даже подмигнула тревожно. Дескать, не волнуй старика, откажи ему в удовольствии. Я и отказал. А заодно сообщил, что пару ближайших ночей проведу вне дома. «Так много работы? – испугалась Наталья Николаевна. – Может, мне поговорить с вашим начальником?» Похоже, скромная сотрудница Винницкой городской библиотеки в непрестанной борьбе за культуру давно растеряла признаки здравого ума. «Да, работы много, – охотно подтвердил я, – а через пару дней вообще уеду в командировку». Разъяснять не стал, что собираюсь отдохнуть на море в бывшем Доме колхозника. «Как же вы управляетесь с делами при таком-то объеме?» Я только руками развел. А Ботаник загадочно заметил: «У нас каждый четвертый был осведомителем». Уж и не знаю, где такое могло происходить.

В «реанимации» Ботаника окружали интересные люди.

Один в фетровой шляпе пятидесятых годов, в костюме на голое тело, в старинных очках, при бороде, очень похожий на Циолковского, только без слуховой трубы. На другом, несмотря на жару, были наглухо застегнуты черная рубашка и жилет, и джинсы на нем были черные.

«Ну, входит негр в бар, мокрый, конечно. Дождь-то не прекращается. Негр совсем промерз, кричит с порога: мне белого сухого! Не устраивают его черные…»

«А карпа резать некрупно, – бубнил Ботаник. – В муке обвалять, в масле обжарить. Ломтики лука отдельно. Красное вино отдельно…»

Сдержанная, притершаяся компания.

Заказав пива, я пригляделся к будущему тестю.

Вчера, похоже, он не ограничился тремя рюмками анисовой. А может, с Натальей Николаевной играл в шахматы. На изрезанном морщинами лбу выступил некрупный блаженный пот.

«Дело в системе, – солидно бормотал Циолковский. – Игра на бирже, дарвиновский отбор, шахматы, различные модели экономической конкуренции…»

«Вот, вот, шахматы, – блаженно соглашался Ботаник. – Это вам не штанга…»

Слова Ботаника мне понравились. Я призывно помахал ему рукой, но будущий тесть не смотрел в мою сторону. Может, специально. Тоже ко всему присматривался. У каждого места своя душа. У открытых лесных полян душа светлая, солнечная, у запущенных городских свалок – угрюмая, с душком, с влажной гнильцой, с глубокими тенями, у тихих омутов – смутная, с неясными силуэтами робких утопленниц, а вот душа нашей «реанимации» отчетливо отдавала мочой и пивом.