Джон Варли - Титан

Джин казался раздраженным.

— Ты так и собираешься стоять? А что, ты думаешь, я должен делать, когда рядом бегают две обнаженные женщины?

Сирокко потянулась за одеждой.

— Я не знала, что вид обнаженной женщины заставляют тебя терять над собой контроль. Я это запомню.

— Теперь сердишься ты.

— Нет, я не сержусь. Мы собираемся жить какое-то время вместе, и нам этого допускать нельзя, — Сирокко застегнула застежки на блузе и какое-то мгновение осторожно смотрела на Джина, затем подбросила сучья в костер, не отрывая от него настороженного взгляда.

— Тем не менее, ты продолжаешь на меня сердиться. Я не хотел тебя обидеть.

— Просто не надо хватать меня вообще.

— Я послал бы тебе розы и конфеты, но это слегка неисполнимо.

Сирокко улыбнулась и немного расслабилась. Это было больше похоже на прежнего Джина, который брался усовершенствовать все, что ни попадалось ему на глаза.

— Послушай, Джин. Мы не были великолепной парой на борту корабля, и ты сам это знаешь. Я устала, голодна и до сих пор чувствую себя грязной. Все, что я могу тебе сказать — это, если я буду к чему-нибудь готова, я скажу тебе об этом.

— Достаточно честно.

Пока Сирокко возилась с костром, тщательно следя, чтобы он не выходил за пределы углубления, вырытого ими в земле, они не сказали больше друг другу ни слова.

— Ты… у тебя происходит что-то с Габи?

Кровь прилила к лицу Сирокко, она надеялась, что в свете костра он этого не заметит.

— Это не твое дело.

— Я всегда подозревал, что она лесбиянка, — сказал Джин, — но не думал, что и ты тоже.

Сирокко глубоко вздохнула и пристально посмотрела на Джина. Сумерки не позволили хорошо рассмотреть выражение его лица, заросшего светлой бородой.

— Ты специально раздражаешь меня? Я уже сказала, что это не твое дело.

— Если бы это было не так, ты просто бы сказала об этом.

Что со мной происходит, — думала Сирокко, — почему у меня по коже бегут мурашки? В спорах Джин всегда давил своей твердолобой логикой. Его фанатизм явно не проявлялся и был социально приемлемым, иначе его никогда бы не выбрали для экспедиции на Сатурн. Джин был довольно бесцеремонен в общении и искренне удивлялся, когда на него обижались за нетактичность. В общем-то, он был обычным человеком с некоторой поправкой на его психологические особенности, но несколько эксцентричный.

Так почему она так неловко чувствует себя, когда он смотрит на нее?

— Наверное, лучше все-таки тебе все рассказать, чтобы ты не травмировал Габи. Она влюбилась в меня. Это каким-то образом связано с изоляцией; я была первой, кого она увидела после пережитого кошмара, и у нее развилось это пристрастие. Я думаю, у нее это пройдет, так как она до этого не была гомосексуалкой. Как, впрочем, и гетеросексуалкой.

— Может быть, она это скрывала, — предположил Джин.

— В этом-то возрасте? Девятнадцать-двадцать лет? Ты меня изумляешь, Джин! От тестов НАСА ничего невозможно скрыть. Конечно, она имела гомосексуальную любовную связь. Так же, как и я, и ты. Я читала твое досье. Ты не хочешь сказать мне, сколько тебе было лет, когда это случилось?

— Я был еще ребенком. Дело в том, что я рассказывал ей об этом, когда мы занимались любовью. Ты знаешь, что не последовало абсолютно никакой реакции? Держу пари, что непохоже, что вы вдвоем занимаетесь этим.

— Мы не… — Сирокко оборвала себя, удивляясь, что она так далеко зашла в разговоре об этом.

— Все, беседа окончена. Я больше не хочу об этом говорить, кроме того, возвращается Габи.

Подошла Габи и бросила у ног Сирокко полную сетку фруктов. Она присела на корточки, задумчиво перевела взгляд с одного на другого, затем встала и начала одеваться.

— У меня горят уши, или мне это только кажется?

Ни Сирокко, ни Джин ничего не ответили, и Габи вздохнула.

— Ну что, опять то же самое. Я думаю, что начинаю соглашаться с теми, кто говорит, что цена космических полетов людей обходится дороже, чем они того стоят.

Пятый день похода привел их в окончательную ночь. Здесь был сейчас лишь призрачный свет, отражающийся от дневных зон по обе стороны изгибов. Этого света было немного, но достаточно.

Подъем становился круче, слой почвы тоньше. Часто начали встречаться обнаженный теплые пряди. Они начали идти в связке и внимательно следили за тем, чтобы пока один поднимается, двое остальных обязательно крепко держались.

Но даже здесь растительная жизнь Геи не прекращалась. Из корней массивных деревьев, глубоко вросших в канат, пробивались побеги, которые, цепляясь, ползли по поверхности и упорно тянулись к жизни… Усилия, с которыми они боролись за жизнь, лишали их всякого очарования. Они были чахлые и одинокие, корни у них были полупрозрачные, их листья имели разве что названия листьев. Временами корни этих деревьев можно было использовать вместо лестницы.

К концу дня они прошли по прямой семьдесят километров и на пятьдесят километров приблизились к ступице. Деревья стали совсем тонкие, путешественники поднимались теперь выше уровня крыши, приближаясь к клиновидному пространству между канатом и колоколообразной пастью спицы Реи. Оглянувшись назад, можно было увидеть раскинувшийся внизу Гиперион, как будто они летели на самолете, привязанном чудовищной веревкой к каменному выступу, называемому местом ветров.

В начале седьмого дня пути они увидели яркий блеск стеклянного замка. Сирокко и Габи припали к земле в сплетении корней дерева и наблюдали, как Джин тащит веревку к нижней части строения.

— Наверное, это то самое место, — сказала Сирокко.

— Ты имеешь в виду, что это вестибюль подъемника? — фыркнула Габи. — Если это так, то я скорее проехала бы по американской горке с бумажным заграждением.

Это было что-то наподобие итальянского дома на холме, но сделанном их сахара, как конфета на палочке, миллион лет назад и наполовину расплавленный. Купола и балконы, арки, несущие опоры, зубцы стен и крыши в виде террас осели на выступающих уступах и свисали оттуда как застывший сироп из вафельного стаканчика. Высокие веретенообразные башни склонились под разными углами, как карандаши в стакане. По углам, медленно перемещаясь, искрился то ли снег, то ли кондитерский сахар.

— Это корпус старого корабля, Роки.

— Я сама вижу. Дай мне самой все это представить, ладно?

Замок молчаливо сражался с тонкими белыми виноградными лозами. Он казался холодным и неприветливым; замок был жестоко изувечен, Но когда Джин, Габи и Сирокко подошли поближе, они услыхали сухой смертельный шорох виноградной лозы.

— Как испанский мох, — заметила Габи, выдернув горсть переплетенной массы.