Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

Пробужденный отталкивающей картиной, рожденной таким заявлением, Солово заставил себя обратиться к слуху.

– Прошу прощения?

– С незапамятных времен, преосвященный адмирал, - проговорил монах жалостным голосом, - каждый брат ежедневно получает свиную сосиску с кровью. Мы, германцы, любим такие. Столь интимно потребляя сырые компоненты недавно существовавших тварей мы приближаемся к сотворенному Богом циклу существования. Но фон Стаупиц теперь лишил нас этого рациона!

– Сосиску нашу насущную даждь нам днесь? - ухмыльнулся Нума Дроз, громоздкий и нелепый в священническом облачении, словно лев в митре.

Монах не знал, с одобрением или осуждением нужно воспринимать эту шутку, и решил склониться к первому варианту.

– Именно! - согласился он. - И это еще не самое жуткое из его деяний. Представьте себе, он разбавляет водой пиво.

Глаза патера Дроза - злые, как у козла, - вспыхнули желтым огнем.

– Ну уж только не это! - сказал он. - Советую, возвращайтесь в Эрфурт и сделайте сукиному сыну "кровавого орла"!

Монах был явно встревожен хлынувшим потоком подобной "симпатии".

– О, понимаю… а что это Такое?

– Кровавый орел? - отозвался Дроз. - Эту штуку изобрели викинги, а я всегда симпатизировал их старым добрым нравам. Сперва кладешь своего мужика - бабу тоже можно - лицом вниз и режешь спину до ребер. А потом берешь за кость и выворачиваешь наружу. Ну, как орел крылья распустил, понятно? Некоторые могут так протянуть несколько часов.

Поскольку монах затруднялся с ответом, Дроз истолковал его ошеломленное - с открытым ртом - молчание как одобрение.

– Значит, понял! - заключил он. - Правда, простая штука?

– Я же предлагаю вам, - вмешался Солово, заставляя себя вновь овладеть ходом событий, - пойти и поесть. Вот флорин. Вон там обитает ремесленник, обрабатывающий мясо убитых животных. Ступайте и ешьте кровяные сосиски, пока не кончатся деньги.

– Но, адмирал, - возразил монах, - сейчас я не голоден и…

– Я настаиваю, - сказал Солово так, что и Нуме Дрозу захотелось броситься за сосиской. - И не возвращайтесь, пока не будете сыты. В противном случае я сочту, что все ваши жалобы на дурное обращение столь же пусты, как и монастырская кладовая.

Монах заглянул в глаза адмирала и узрел в них пейзаж, истерзанный и вовсе не благосклонный к нему. Он подскочил и испарился, подобно гончей.

– Итак, брат Мартин, - обратился Солово к оставшемуся монаху, - быть может, теперь вы получите возможность говорить. И что же вы скажете мне обо всем этом?

– По-моему, лучше промолчать, - отозвался рыхлый застенчивый немец.

– Простите, а вот этого не дозволено, - разом подвел итог адмирал. Его святейшество снисходит к жалобам вашего ордена на нового главного викария. Мы обязаны и занять, и просветить вас. Мы не можем ничем занять молчуна.

– Ага, именно так. - Дроз сверлил монаха своим жутким взглядом. Расскажите нам о родимых тевтонских дурачествах, о которых я так наслышан… поговорим о сосисках, рослых бабах, о том, как подшутить над жидом; словом, о том, что вам интересно.

– Это мой первый приезд в Рим, - запинаясь, произнес брат Мартин. - И я чуточку перевозбужден, к тому же устал, да, очень устал. Быть может, если я отдохну и…

– Нет, - проговорил Солово столь же решительно, как и прежде. Скажите, а что вы думаете о римлянах?

Монах обнаружил большую стойкость, чем предполагало первое впечатление. Лицо его буквально отвердело, а латынь приобрела жесткость, не характерную для языка его отечества.

– Все вы - сытые люди. Я никогда не видел, чтобы столько людей покорялись зову плоти.

Адмирал Солово опустил подбородок на руку.

– Да… Это точное определение.

– За исключением присутствующих, - добавил монах, не из страха, просто из вежливости.

– Я сожалею о подобной предвзятости, брат, - промолвил Дроз с жуткой улыбкой, которая для Солово означала, что в этот день некто обязательно пострадает где-нибудь в городе. - Но каждому дозволяется иметь собственное мнение, так я слыхал.

Адмирал заказал новую бутылку из винной лавки, и ее скорое появление сгладило неловкость. Прежде чем задать вопрос, он попробовал содержимое.

– Итак, с приходом нового главы августинцев для вашего ордена наступили трудные времена?

На деле Солово превосходно знал, что так оно и было. Иоганн фон Стаупиц - томист [последователь Фомы Аквинского], член недавно модного "общежитийного братства" и, самое главное, фемист - взят был специально ради этой работы. В итоге в германских учреждениях ордена недовольство бурлило на пределе открытого взрыва. Двоих красноречивых (среди подобных себе) братьев отправили, чтобы поведать Риму общие скорби… вышло так, что среди них оказался брат Мартин Лютер. Это как раз его селекционеры Феме сочли готовым для восприятия влияния Рима и общества адмирала Солово.

– Я бы сказал так, - ответил теперь Лютер. - Жизнь монаха должна быть суровой, но я нигде не слыхал, чтобы она заодно была и несчастной. И если позволите, скажу еще, что фон Стаупицу приказали угнетать нас по каким-то только ему известным причинам.

Не зная, чему удивляться - проницательности монаха или грубой работе Феме, - адмирал пододвинул к гостю бутылку.

– Надо выпить, - проговорил он самым рассудительным тоном. - Вино притупляет в человеке все, что ощущает скуку и боль, оно открывает для радости наше внутреннее "я".

– Жизнь - дерьмо, пей и забудь, - добавил патер Дроз, пододвигая емкость еще ближе, так что она уже грозила упасть на колени Лютера.

Как ни странно, монах оценил последние слова и был ими убежден. Поглотив вино мощным содроганием глотки, он облизнулся и тыльной стороной пухлой руки стер влагу с губ.

Солово испытал одновременно и облегчение, и отвращение. Даже пираты, которых ему случалось знавать, не потребляли оглушающую рассудок жидкость столь недостойным образом. Вино, как считал адмирал, было могучим оружием против человека, потребляющего сей напиток как пиво. Теперь бастионы, защищающие рассудок монаха, взломаны и он открыт для восприятия новых идей и ощущений.

– Ну хорошо, - проговорил Солово, собирая перчатки и письменный прибор. - Пока ваш коллега принимает блаженную смерть от тысячи сосисок, мы можем отсутствовать. Чем бы вы хотели заняться?

Лютер огляделся, символически впивая могущественный город, некогда дом императора, а теперь ось веры. Первый натиск алкоголя открывал беспредельные возможности.

– Мне бы хотелось, - сказал он, - сходить в… церковь.

Так на глазах адмирала приличия одержали временную победу, воспользовавшись недолгим замешательством. Это ничего не значило. Учтены были и подобные оказии…