Любомир Николов - Десятый праведник

Бенев невольно глубоко вздохнул и ахнул — одновременно от удивления и боли в сломанном ребре.

Крестик был не такой!

Этого не может быть, произнес он про себя. Настоящего золота давно нет, лет двадцать уже. Золото не должно блестеть, оно теперь черное и радиоактивное.

Но это горело огнем, как звезда, как восходящее солнце!

Отец Донован открыл глаза. С трудом поднял голову и посмотрел себе на грудь. Улыбнулся, и на губах его выступила кровавая пена.

— До… доказательство, Ник, — прохрипел он. — Доказательство, которое нужно было Бер… Бержерону… Ты поверил… без… доказательств… Возьми его, он твой…

Он хотел сказать еще что-то, но изо рта его вырвалась темная струя крови. Дрожь прошла по всему его телу, и священник неподвижно опустился. Голубые глаза бесстрастно смотрели в ржавое вечернее небо, словно искали там ответа на какой-то вечный вопрос.

Николай долго стоял на коленях возле мертвеца. Наконец, собравшись с силами, протянул руку, чтобы закрыть ему глаза. Он был сам не свой — не мог ни думать, ни чувствовать, не мог даже оплакать человека, которого, он понял это только теперь, так любил.

Крестик… Блестящий крестик из чистого золота, сохранившийся благодаря доброте священника… Только это и осталось. Николай потянулся, чтобы взять его, почувствовал пальцами металл, еще теплый и липкий от крови убитого…

И золото почернело.

Свирепая безнадежность прорвалась глухим животным полустоном, полуревом. Он вскочил на ноги и, покачиваясь, пошел сквозь кусты, не разбирая дороги, наобум, только бы подальше от черного металла, который навсегда отлучал его от отца Донована. В голове у него пульсировали бессвязные мысли. Зло и добро… вера… Коллапс… если найдется хотя бы десять праведников в Содоме…

Сколько осталось праведников без Донована?

Очнулся он, сидя на берегу. Некоторое время смотрел со странным чувством вины на какое-то темное пятно на противоположном берегу залива. Попытался сфокусировать взгляд, но мешали слезы. Он вытер их рукой, повнимательней присмотрелся к громадной бесформенной тряпке, повисшей на ветвях деревьев, и наконец узнал. Дирижабль. По иронии судьбы, он опять попал туда, где совсем недавно завершился их опасный полет с Буше… проклятый полет, из-за которого он не смог прикончить полицейского, — и теперь вина в гибели отца Донована лежала на нем, только на нем одном.

Боль в сломанном ребре давала о себе знать, но когда он пошел вдоль залива, шаги его были тверды и уверенны.

Он знал наверняка, что ему теперь делать.

10

Николай Бенев лежал на холодном каменном полу и наблюдал за улицей через давно разбитую витрину. Его лихорадило. Он провел почти всю ночь в лесу до того, как на рассвете пробрался сюда и весь день прятался в заброшенном здании банка. Ну, ждать ему оставалось недолго. Он посмотрел на часы. Без пяти шесть. Каждую пятницу ровно в шесть вечера, как говорила Арлет. Сегодня была пятница…

Осторожно, чтобы не разбудить боль, он повернулся на бок и вновь проверил пулемет. Все в порядке. Со стороны витрины заведение мадам Хильды было видно как на ладони. Удобная позиция. Отсюда с легкостью можно подстрелить Буше точно перед входом, но он знал, что не станет этого делать. Все произойдет совсем иначе. Надо, чтобы полицейский его видел, понял, что происходит, — и только потом умер.

А дальше?

Он не думал о том, что будет дальше. Лихорадка путала его мысли, то возвращая к мертвым глазам Донована, то бросая вперед, к какому-то неопределенному будущему, в котором он непременно доберется до Сицилии, до Мишина. И до Бержерона, естественно… Наивный физик Бержерон, который двадцать лет назад разгадал Коллапс, а теперь никак не может понять простой истины, что только Добро удерживает мир на грани пропасти… Нет, Бержерон не виноват… Немногие поверили бы без доказательств… да и с доказательствами… Сколько праведников осталось в Содоме?

Они должны быть, сказал он себе. Где-то непременно должны быть, если эта планета еще не полетела ко всем чертям. Они, возможно, даже не знают, что именно на них и держится Вселенная, в то время как остальные изо всех сил жмут на красную кнопку. Как построить новый мир из такого прогнившего материала, Бержерон? Чем поможем тебе мы — контрабандисты, воры, грешники, убийцы? Под нашими пальцами чернеет золото, человече, от нашего дыхания синеет медь и наши шаги разрушают Вселенную. Есть ли сила, способная нас изменить, сделать такими, как отец Донован?

Шаги.

Он не стал выглядывать. Просто бросился через разбитую витрину, потому что узнал идущего. Боль снова дала о себе знать, но он подавил ее усилием воли. На боль нет времени. Сейчас было важно лишь одно, лишь одно, лишь одно…

Расставив ноги, запыхавшийся и мокрый от пота, Николай стоял на тротуаре с пулеметом в руках. Впереди, метрах в десяти, не больше, замер Буше.

«Секунду, — подумал Николай Бенев в ленивом, густом, как сироп, времени. — Даю ему секунду, чтобы он осознал. Потом стреляю».

В серых глазах полицейского мелькнула искра понимания.

Сейчас!

Пулемет молчал.

Молодой человек отвел глаза. Все в порядке, должно быть в порядке после столь тщательной проверки. Почему же он не стреляет? Почему палец не может шевельнуться?

Тросточка в руке Буше начала подниматься.

Стреляй, черт возьми, стреляй, мысленно приказывал себе Николай Бенев, словно мертвое железо могло подчиниться его воле. Почему нет сил сделать такой простой жест? Просто согнуть указательный палец…

Тросточка прошла половину пути.

«Дурак, — обругал себя Николай, — что ты делаешь? Да ведь он грохнет тебя, как загнанную курицу! Уж не считаешь ли ты себя одним из праведников в Содоме? Нет, ты не праведник! Нет, и никогда им не станешь! Слышишь, никогда не станешь, хоть тресни! Стреляй!»

Тросточка целилась прямо в него.

Инстинкт толкнул его внутрь, в спасительный полумрак банка. В полете он почувствовал, как что-то обожгло ему бедро, и только после этого послышался сухой щелчок выстрела. Подкованные ботинки загрохотали по грязному каменному полу. Правая нога подвернулась, он упал на колени, но тут же вскочил и захромал дальше. Сгнившие деревянные ниши… тенистый коридор… ступени вниз…

За спиной раздавались мерные шаги Буше.

Западня, подумал Николай, спускаясь по лестнице и опираясь на пулемет. Нет выхода. Внизу лишь радиоактивный мрак и ничего другого.

Мрак уже окружал его со всех сторон. Впереди едва виднелась зияющая пасть огромной металлической двери. Он через силу переступил высокий порог, остановился и огляделся. В мутных лучах, проникающих со стороны лестницы, он увидел кучи золотых слитков, черных как сажа, как ночь, как смерть.